Несколько некрашеных столов с грубыми стульями. Пол покрыт опилками. На стене висит большое зеркало, но разбитое: ровно посередине дырка. Из украшений лишь свисающие с потолка связки луковиц и сушёных перцев, да прямо над стойкой, на отдельной полочке какая-то пыльная банка, в которой плавает потрёпанный и почерневший кочан маринованной капусты.
Правда, сбоку, за раздвинутой плюшевой портьерой, виднелась чуть более нарядная комнатка с табличкой «Для леди» – очевидно, та самая, о которой рассказывала Эшлин Каллиган.
В салуне было почти пусто. Только за одним из столов сидела и резалась в карты небольшая компания: двое мужчин, одетых попросту – в клетчатые рубахи и деревенские шляпы, и ещё двое городского вида. Очевидно, клетчатые были местными, оба при оружии. У одного из сюртучников, когда он откинулся назад, подмышкой тоже обрисовался красноречивый холмик.
– Сомнительные господа, – прошептал Кузьма Кузьмич, косясь на играющих.
А Фандорин в ту сторону больше не смотрел – и так увидел достаточно.
– «Сомнительными» можно назвать тех, кто вызывает с-сомнение, – сказал он, садясь к накрытому скатертью столу, посередине которого красовалась пузатая бутылка, но только не вина, а виски. – Здесь же все совершенно ясно. Вон те двое в манишках, которые называют друг друга «сэр» и делают вид, будто только что познакомились, шулера. А судя по тому, что оба вооружены, ещё и б-бретёры. Видите, один выиграл кучу монет, а второму вроде как не везёт? Местным же отведена роль б-бакланов. Пускай их. Не наше дело. Рассказывайте, что там у вас в долине происходит.
– Нехорошо, сначала покушать надо. – Луков обернулся к стойке и замахал. – Плиз, мистер! Окей! Сейчас супчик принесут, кукурузный. Потом трехфунтовую отбивную. А на сладкое пирог с патокой. Вы вино-то пейте, пейте. Вот я вам налью.
Эраст Петрович из вежливости съел ложку неаппетитной похлёбки, поковырял жёсткий бифштекс, кусок пирога разрезал пополам и отодвинул в сторону. Виски поднёс к губам, поставил обратно. Пойло, которым угостил его кочегар на паровозе, по сравнению с этим напитком было просто «Дом-Периньоном».
Кузьма Кузьмич тем временем, потирая свои пухлые ручки и нервно поглядывая на игроков, вполголоса рассказывал про злосчастья бедных непротивленцев.
– …Люди мы мирные, враги всякого вайоленса, у нас и оружия нет, даже ворон от огородов одними криками отгоняем. Хозяину земли мистеру Каллигану (его тут называют cattle baron, то есть по-нашему «скотский барон»), на нас грех жаловаться. Рент платим исправно, с соседями-селестианцами стараемся не ссориться, хотя они, правду сказать, мракобесы и хамы, каких свет не видывал.
– С-селестианцев? – переспросил Фандорин. – А Маврикий Христофорович говорил про мормонов.
– Они и есть бывшие мормоны. Но поругались со своими и переселились с Солёного Озера сюда. Celestial Brothers, «Небесные братья» – так они себя называют. Ну, или попросту селестианцы. Они в самом деле братья: апостол Мороний, старший, и шестеро младших. У каждого жены, дети.
– Разве мормоны не отказались от многожёнства?
– Мормоны-то отказались, а Мороний и его братья – нет. Потому и уехали оттуда в самую глушь, где, прости Господи, ни закона, ни порядка. Ох, и настрадались мы с ними, Эраст Петрович! Пока не догадались нашу половину долины изгородью отмежевать. Мол, живите у себя, как хотите, а нашу прайваси не трогайте. Это они, американцы, понимают… Только притёрлись к колпакам этим (у селестианцев шляпы такие, навроде колпаков, так мы их промеж собой «колпаками» обзываем), тут новая беда, да в тыщу раз хуже прежней. Три недели назад началось.
Председатель по-бабьи подпёр щеку, повздыхал и лишь после этого продолжил свою скорбную повесть.
– Под конец лета, как трава внизу загрубеет, мы овечек на горных террасах пасём. Тамошняя земля тоже наша, законная. Так и в агрименте записано. Хорошее место, от обрыва оградой защищено. Вдруг ночью – трах-бах! – пальба. Да такая, будто война началась. Мы перепугались, по домам заперлись. Прибегает пастушок, Харитоша. Трясётся весь. Говорит, налетели из темноты конные, на лицах чёрные платки, и давай стрелять – насилу он ноги унёс… Утром, набравшись храбрости, поднимаемся – все овцы перебитые лежат. Только трёх ягнят недосчитались – разбойники с собой забрали. А остальных, значит, ни для чего, из одного озорства порешили. Сто двадцать голов! – Кузьма Кузьмич чуть не всхлипнул. – И знак оставили: череп на палке. Мол, сюда больше не суйтесь, не то убьём… Дальше – хуже. Мало им горной террасы, позарились на поле, где у нас овёс. Теперь уж среди бела дня, человек пять нагрянули, при оружии, рожи чёрными платками закрыты. Подожгли овёс, уже совсем созревший. Скирды спалили. Ригу, которая поблизости стояла, тоже. И опять палку с черепом воткнули. Овёс – ладно. Но дальше уже ручей, а это вода, скот поить. Женщины боятся бельё стирать. А главное, теперь что? Если ганфайтеры эти ещё дальше границу передвинут, нам совсем пропадай.
– К-кто? – спросил Фандорин про незнакомое слово.
– Ганфайтеры. Самые скверные людишки из всех американцев. Душегубы, по-нашему. Чуть что, палят во все стороны из ружей и пистолетов… Мы уж и маршалу, исправнику здешнему, жаловались, и в губернию писали. Всё пустое. Один лишь Маврикий Христофорович обнадёжил. Пришлю, сказал, хорошего русского человека. Он разберётся.
Луков посмотрел на Эраста Петровича с надеждой, искательно сказал:
– Желательно бы, конечно, чтоб вы без вайоленса и крови как-нибудь управились. Но если по-мирному не получится, мы вас не осудим.
– С-спасибо, – скучающе кивнул Фандорин. Дело по-прежнему казалось ему не стоящим выеденного яйца.
Вдруг Кузьма Кузьмич забеспокоился:
– Постойте, да вы же один. А разбойников этих много. Вам с ними не справиться!
– Я не один, – успокоил его Эраст Петрович.
Двери салуна качнулись, впустив человека в надвинутой на глаза шляпе, при двух револьверах и с потухшей сигарой во рту. Кажется, это был тот самый, что давеча сидел на крыльце «Генерального магазина».
Обернувшись на вошедшего, один из игроков (не сюртучник, а клетчатый), дружелюбно пробасил:
– Привет, Мел. Ты где пропадал? Уезжал, что ли?
Спросил и спросил, ничего особенного. Но тот, кого назвали Мелом, проскрипел, не вынимая изо рта окурка:
– Задаёшь много вопросов, Радди. Любопытство вредно для жизни.
Радди залился краской, рванулся со стула и сделал странное движение правой рукой – будто хотел почесать себе бедро, но обидчик взглянул на него, и игрок, шмыгнув носом, сел обратно.