— Кто он? — тихо, без интереса спросил Франкон.
— Гай! Гай, что с нами происходит? О чём мы говорим?
— Не знаю, — сказал Франкон. Он выглядел усталым.
Вечером того же дня Франкон пришёл к Китингу на ужин. Он был нарядно одет и излучал былую галантность, целуя руку миссис Китинг. Однако поздравляя Доминик, он стал серьёзен, и поздравление его было коротким. На лице его, когда он взглянул на дочь, промелькнуло умоляющее выражение. Он ждал от неё обидной, острой насмешки, но неожиданно встретил понимание. Она ничего не сказала, но нагнулась, поцеловала его в лоб, на секунду дольше, чем требовала простая формальность, прижавшись губами. Он почувствовал прилив тепла и благодарности… и тут же переполошился.
— Доминик, — прошептал он, чтобы никто не услышал, кроме неё, — ты, должно быть, ужасно несчастна…
Она весело рассмеялась и взяла его за руку:
— Да нет же, папа, как ты мог подумать такое.
— Прости меня, — пробормотал он, — я просто старый осёл… Всё чудесно…
Весь вечер к ним шли гости, шли без приглашения и без извещения, все, кто прослышал об их женитьбе и считал себя вправе появиться у них. Китинг не мог разобраться, рад он их видеть или нет. Казалось, всё в норме, по крайней мере до тех пор, пока длилась весёлая суматоха. Доминик вела себя безупречно. Он не уловил в её поведении ни единого намёка на сарказм.
Было уже поздно, когда ушёл последний гость и они остались одни среди переполненных пепельниц и пустых стаканов. Они сидели в противоположных концах комнаты, и Китингу хотелось оттянуть момент, когда нужно будет думать о том, о чём в такой момент полагается думать.
— Ладно, Питер, — вставая, сказала Доминик, — давай доведём дело до конца.
Когда он лежал в темноте рядом с ней, удовлетворив свою страсть и оставшись ещё более неудовлетворённым её неподвижным телом, которое не реагировало на него, когда он испытал поражение в той единственной возможности навязать свою волю, которая ему оставалась, первыми словами, которые он прошептал, были:
— Будь ты проклята!
Она не пошевелилась.
Тогда он вспомнил о своём открытии, которое минуты страсти на время вытеснили из памяти.
— Кто это был? — спросил он.
— Говард Рорк, — ответила она.
— Ладно, — прошипел он, — не хочешь, не говори!
Он включил свет и увидел её, нагую, лежащую неподвижно, с закинутой назад головой. Выражение её лица было умиротворённым, невинным и чистым. Она сказала тихим голосом, глядя в потолок:
— Питер, если я смогла выдержать это, я теперь смогу выдержать всё…
— Если ты рассчитываешь, что я собираюсь часто тебя беспокоить при таком твоём отношении…
— Часто ли, редко ли — как пожелаешь, Питер.
На следующее утро, войдя в столовую завтракать, Доминик обнаружила у своего прибора длинную белую коробку из цветочного магазина.
— Что это? — спросила она прислугу.
— Принесли сегодня утром, мадам, просили положить вам на стол за завтраком.
Коробка была адресована миссис Питер Китинг. Доминик открыла её. В ней было несколько веток белой сирени, для этого времени года роскошь ещё более экстравагантная, чем орхидеи. Там же была небольшая карточка, на которой от руки было написано большими стремительными буквами, которые, казалось, язвительно смеялись ей в лицо: «Эллсворт М. Тухи».
— Как мило, — сказал Китинг. — А я удивлялся вчера, почему от него ничего не слышно.
— Пожалуйста, поставьте их в воду, Мэри, — сказала Доминик, передавая коробку горничной.
Позже Доминик позвонила Тухи и пригласила его на ужин через несколько дней.
Ужин состоялся вскоре. Мать Китинга сказала, что не может присутствовать, так как этот день у неё якобы был занят ещё раньше. Она оправдывала себя тем, что ей требовалось время, чтобы освоиться в новых обстоятельствах. Поэтому стол был накрыт на троих, горели свечи в хрустальных подсвечниках, в центре стояла ваза пористого стекла с голубыми цветами.
Появившись, Тухи поклонился хозяевам так, будто был приглашён на приём ко двору. Доминик вела себя как хозяйка на светском рауте, словно родилась для этой роли и ни для какой другой.
— Что скажешь, Эллсворт? — спросил Китинг, сопровождая слова жестом, который объединял гостиную, обстановку и Доминик.
— Дорогой Питер, — сказал Тухи, — не будем говорить о том, что говорит само за себя.
Доминик прошла с ними к накрытому столу. Она была одета к ужину: белая атласная блузка мужского покроя, длинная чёрная юбка, прямая и простая, гармонировавшая с каскадом прямых блестящих волос. Узкий пояс юбки так тесно охватывал стройную талию, что её можно было без усилия обнять пальцами двух рук. Короткие рукава блузки оставляли руки обнажёнными. На тонкое левое запястье Доминик надела большой, тяжёлый браслет из золота. В целом Доминик оставляла впечатление элегантной до извращения, опасной и мудрой женщины — и впечатление это она создавала именно тем, что выглядела как очень юная девушка.
— Скажи, Эллсворт, разве она не великолепна? — говорил между тем Китинг и смотрел на неё с таким жадным восторгом, как будто нашёл набитый банкнотами бумажник.
— Конечно, великолепна, — отвечал Тухи, — не менее, чем я ожидал, но и не более.
За столом в основном говорил Китинг. Казалось, его поразил вирус болтливости. Он сыпал словами, с наслаждением барахтался в них, как мышь в крупе.
— По правде говоря, Эллсворт, идея пригласить тебя принадлежит Доминик. Я её не просил об этом. Ты наш первый гость. Великолепная компания для меня — жена и лучший друг. Не знаю, почему я раньше думал, что вы с Доминик недолюбливаете друг друга. Глупая мысль, невесть откуда взявшаяся. Тем более я счастлив теперь — мы вместе, втроём.
— Ну, Питер, тогда ты не веришь в математику, — сказал Тухи. — Что тут необычного? Сложение величин даёт известную сумму. Есть три единицы — Доминик, ты и я: при сложении они закономерно дают определённую сумму.
— Говорят, что трое уже толпа, — засмеялся Китинг. — Но это как посмотреть. Два лучше, чем один, а три иногда лучше, чем два, всё зависит от случая.
— Эти рассуждения не совсем справедливы, — сказал Тухи. — Мы привыкли видеть в слове «толпа» нечто предосудительное. А на деле всё как раз наоборот. Как ты сам с лёгкостью подтвердил. Я могу добавить, что три — одно из главных мистических чисел. Доказательство, например, Святая Троица. Или треугольник — незаменимая фигура в наших кинофильмах. Есть множество разновидностей треугольника, не обязательно несчастливых. Например, наша троица: я выступаю в качестве гипотенузы, точнее, дублёр гипотенузы — вполне уместная замена, поскольку я замещаю своего антипода, разве не так, Доминик?
Они заканчивали десерт, когда Китинга позвали к телефону. Было слышно, как он нетерпеливо давал пояснения чертёжнику, который допоздна засиделся за срочной работой и нуждался в консультации. Тухи повернулся, посмотрел на Доминик и улыбнулся. Этой улыбкой он высказал всё, что ранее ему не позволяло высказать поведение Доминик. В её лице ничто не дрогнуло, она выдержала его взгляд, но выражение теперь изменилось, словно она принимала смысл его взгляда, вместо того чтобы отвергнуть его. Он предпочёл бы замкнутый взгляд неприятия.