На следующий день первым свидетелем был вызван Питер Китинг.
Он сидел в свидетельском кресле, обмякнув и наклонившись вперёд. Время от времени он безучастно озирался, переводя взгляд со зрителей на присяжных, на Рорка.
— Мистер Китинг, можете ли вы заявить под присягой, что разработали приписываемый вам проект, известный как жилой квартал Кортландт?
— Нет, проект создал не я.
— Кто же его создал?
— Говард Рорк.
— По чьей просьбе?
— По моей.
— Почему вы обратились к нему?
— Потому что сам я был не в состоянии.
В его голосе не чувствовалось стремления высказать горькую правду, вообще не звучали ни истина, ни ложь — лишь безразличие.
Обвинитель вручил ему лист бумаги:
— Это тот контракт, который вы подписали?
Китинг взял бумагу в руки:
— Да.
— И это подпись Говарда Рорка?
— Да.
— Прочитайте, пожалуйста, условия контракта присяжным.
Китинг стал читать вслух. Голос звучал ровно, монотонно. Никому в зале не пришло в голову, что эти показания задумывались как сенсация. Китинг выглядел не как знаменитый архитектор, который публично признавался в некомпетентности, а как человек, декламирующий затверженный наизусть урок. Чувствовалось, что, если его прервут, он не сможет продолжить, ему придётся начать сначала.
Ему задали много вопросов. В качестве вещественных доказательств обвинение предъявило суду оригиналы чертежей Рорка, которые сохранил Китинг, копии, снятые с них Китингом, фотографии возведённых зданий.
— Почему вы категорически возражали против структурных изменений, предложенных мистером Прескоттом и мистером Уэббом?
— Я боялся Говарда Рорка.
— Зная его характер, чего вы ожидали от него?
— Чего угодно.
— Что вы имеете в виду?
— Не знаю. Я боялся. Я привык бояться.
Вопросы продолжались. Случай был необычный, но зрители заскучали. Не чувствовалось, что рассказывает непосредственный участник событий. Предыдущие свидетели, казалось, имели более непосредственное отношение к делу.
Когда Китинг покинул свидетельское место, у присутствующих осталось странное ощущение, что ничего не изменилось с уходом этого человека. Как будто его и не было.
— У обвинения больше нет вопросов, ваша честь, — заявил прокурор.
Судья взглянул на Рорка.
— Приступайте, — сказал он. Тон его был мягок.
Рорк поднялся:
— Ваша честь, я не стану вызывать свидетелей. Я сам дам показания и произнесу заключительное слово.
— Присягните.
Рорк поклялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Он прошёл к свидетельскому месту. Все в зале смотрели на него. Им казалось, что у него нет шансов. Они уже могли отрешиться от непонятной неприязни, беспокойства, которое он вызывал у большинства. Впервые его видели таким, каков он был: человеком, полностью свободным от страха — страха, который они привыкли считать естественным, который не был обычной реакцией на реальную опасность, а хроническим состоянием, в котором они не сознавались даже себе.
Люди помнили о тех минутах, когда наедине с собой думали о прекрасных словах, которые могли сказать, но не сумели подобрать, и теперь ненавидели тех, кто отнял у них смелость. Они с горечью сознавали, как силён и талантлив человек в своих мыслях и наедине с самим собой. Мечты? Самообольщение? Или реальность, умерщвлённая в зародыше, загубленная разрушительным чувством, которому нет названия, — страх, нужда, зависимость, ненависть?
Рорк стоял перед ними, как каждый стоит перед самим собой, веря в чистоту своих помыслов. Но он стоял перед враждебной толпой. И они вдруг осознали, что ненавидеть его невозможно. Их озарила внезапная вспышка, им открылся склад его души. И всяк спросил себя: нуждаюсь ли я в чужом одобрении? Важно ли оно для меня? И в это мгновение все были свободны, свободны настолько, чтобы преисполниться доброты ко всем.
Это длилось всего один миг — миг молчания перед тем, как Рорк начал говорить:
— Тысячи лет назад люди научились пользоваться огнём. Первый, кто это сделал, вероятно, был сожжён соплеменниками на костре, разводить который сам и научил. Вероятно, его приняли за злодея, имевшего дело с духами, которых люди страшились. Но потом люди освоили огонь, он согревал их, на нём готовили пищу, он освещал их пещеры. Они обрели непостижимый дар, завеса мрака была сдёрнута с земли. Прошли века, и родился человек, который изобрёл колесо. Вероятно, его распяли на дыбе, строить которую он научил своих собратьев. Его изобретение сочли недопустимым вторжением в запретную область. Но прошло время, и благодаря этому человеку люди смогли раздвинуть горизонты своих странствий. Он оставил им непостижимый для них дар, открыл путь в широкий мир.
Такой первооткрыватель, человек непокорного духа стоит у истоков всех легенд, записанных человечеством с начала истории. Прометей был прикован к скале, хищные птицы раздирали его внутренности, потому что он украл у богов огонь. Адам был обречён на страдания, потому что вкусил плод древа познания. Какой миф ни возьми, люди всегда осознавали, что у истоков славы человеческого рода стоит кто-то один и этот один поплатился за свою смелость.
Во все века были люди, первыми отправлявшиеся в неизведанное, и единственным оружием им служило прозрение. Их цели были различны, но в одном они были похожи: они делали первый шаг по новому пути, они ни у кого ничего не заимствовали, и люди всегда платили им ненавистью. Великие творцы: мыслители, художники, изобретатели — одиноко противостояли своим современникам. Сопротивление вызывала всякая великая идея. Отвергалось всякое великое изобретение. Первый мотор был объявлен глупостью. Аэроплан считался невозможным. Паровую машину считали злом. Анестезию признавали греховной. Но первопроходцы продолжали дерзать, ведомые прозрением. Они сражались, страдали и дорого расплачивались. Но они побеждали.
Служение своим собратьям не вдохновляло никого из творцов, потому что собратья отвергали дар, который им предлагали, — он ломал косность их обыденного существования. Истина всегда была для творца единственным стимулом. Истина, постигнутая им, и труд по её воплощению вели его. Симфония, книга, машина, философское откровение, самолёт или здание — в них были его цель и жизнь. Творение, а не те, кто его использует. Творение, а не польза, которую другие извлекают из него. Творение, сообщившее форму истине. Истина была для творца превыше всего — и всех.
Его прозрение, сила, смелость проистекали из его духа. Но дух человека — он сам, его сознание. Мысль, чувство, суждение, действие суть функции Я.
Творцы не были бескорыстны. Тайна их мощи в том, что она самодостаточна, самообусловлена и самопроизводна. Первопричина, источник энергии, жизненная сила, первичный стимул. Творец никому и ничему не служил. Он жил для себя.