Парвати сидела в глубоком кресле и вязала крючком очередную бледно-кремовую салфетку. Мельком взглянув на Белку, она вернулась к вязанию. И лишь спустя минуту спросила:
– Ну, как себя чувствуешь?
– Спасибо, – ответила Белка. – Нормально.
– Хорошо. Расскажи-ка мне…
Наверное, она хочет узнать про Лазаря. Она хочет услышать, как Белка нашла паучка, как пыталась привести в чувство, как едва не погибла в шторм.
– Расскажи-ка мне то, что ты рассказала Сереже.
– Про Лазаря?
Белкины глаза наполнились слезами, но вовсе не о Лазаре хотела услышать Парвати.
– Нет. Про Машку с Мишкой. Они вроде бы что-то замышляли…
Белка растерянно оглянулась на Сережу. Разве уговор больше не действует? Разве они не пообещали друг другу держать рот на замке? Белка свое обещание выполнила, а как насчет Повелителя кузнечиков?
– Расскажи, Бельч, – Сережа приобнял Белку за плечи. – Расскажи, это важно.
– Но… – все еще колебалась она.
– Ничего не бойся. Просто расскажи, как было дело. И постарайся ничего не упустить.
Ну что ж, если Сережа решил предать огласке их тайну – значит, это правильно. Значит, он верит Белке и не считает, что дурные мысли МашМиша лишь плод ее воображения. Он сумел убедить в этом Парвати, иначе Белка не стояла бы здесь, под сенью облупившихся минаретов. Вернуться в темную расщелину не составит особого труда, сложнее было бы вернуться в грот, приютивший мертвого Лазаря, почему никто не вспоминает о паучке-кругопряде? Это несправедливо, несправедливо! – по отношению к нему, по отношению к маленькой Тате и ее Моби Дику, по отношению к беззащитным пластмассовым шахматам. Они лежат на дне, у покрытых тиной камней, никому не нужные.
И Лазарь никому не нужен. И его хохолок на затылке, и его коричневые сандалии. Белка заплакала, но даже чуткий Повелитель кузнечиков, который знает все на свете, не понял причину ее слез. Он лишь крепче обхватил девочку за плечи и шепнул на ухо:
– Я с тобой. Вспомни хорошенько, что они говорили.
– Они говорили, – послушно начала Белка. – Что Аста плохой человек. Что она… она… тварь.
Крючок в пальцах Парвати замелькал быстрее.
– А потом?
– Потом Машка сказала, что хочет убить Асту. И спросила у Миши: «Ты со мной?»
– Так и сказала? – переспросила бабка.
– Да.
– А потом?
– Потом они начали прикидывать, как бы от нее избавиться.
– И что порешили?
Обычная страстность покинула Парвати, ее голос совершенно бесцветен, как будто речь идет не о собственных внуках, а о ком-то постороннем, не имеющем к дому никакого отношения. На секунду Белке становится жалко МашМиша, оказавшихся такими же брошенными, как и Лазарь, никому не нужными.
– Миш был против. Он не хотел, чтобы с Астой что-то случилось.
– Вот как? Что же он сделал, чтобы переубедить чертову зулейку?
– Ничего, – выдохнула Белка. – Это она его переубедила.
– Долго пришлось переубеждать?
Парвати задает Белке странные вопросы – совсем не те, которые можно было ожидать. Словно обе они стоят на пороге темной комнаты, не решаясь войти в нее.
– Н-не очень.
– Слизняк, – бросила в пространство Парвати. – Подкаблучник. Что еще ты слышала?
– Маш сказала… Хорошо бы Асте исчезнуть. И тогда все проблемы решатся сами собой.
– Проблемы… Они еще не знают, что такое проблемы. Я им устрою проблемы!
Белка даже не заметила, как исчез Сережа. Еще секунду назад стоял у нее за спиной, а теперь там образовалась пустота и веют сквозняки. Белка не заметила, когда он исчез. Может быть, в тот момент, когда Парвати дернула подбородком. Белка не слышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери – уж не постигла ли Сережу участь маленького кузнечика, растворившегося в воздухе?
– Ты слишком мала, чтобы придумать такое.
– Я не маленькая, – голос Белки задрожал. – И я никогда не вру.
– Как и твой отец, – подтвердила Парвати. И почему-то добавила: – От осинки не родятся апельсинки… Никто больше этого не слышал?
Лазарь! Лазарь мог подслушать опасные мысли МашМиша. Но Лазарь мертв и не может подтвердить слова Белки или опровергнуть их. Лучше молчать о Лазаре, но Белка не может молчать, хохолок на его затылке чуть слышно щекочет сердце: «Не забывай про меня, Белка, не забывай!»
– Лазарь. На пляже я видела Лазаря…
– С ним случилось несчастье. Ему не помочь.
«И он не поможет тебе», – вот что хотела сказать Парвати.
– А Аста? Она вернется?
– Надеюсь. А сейчас ступай за ширму.
– Зачем? – удивилась Белка.
– Посидишь там. И выйдешь, когда я позову.
Не зря Парвати кутается в шаль – в комнате прохладно, и с каждой минутой становится все холоднее. Вязаные салфетки теперь напоминают льдины – чуть подтаявшие, ноздреватые. Железные божки и вазы с бессмертником едва держатся на них, больше всего Белка волнуется за вазы: если они упадут, то обязательно разобьются.
– Ступай. И сиди тихо.
За ширмой Белка обнаружила не сказочный Багдад, на что втайне надеялась, а одинокий венский стул и приоткрытую дверь в спальню. В темноте смутно белела постель с ворохом (мал мала меньше) подушек; постель так широка, что полностью окинуть ее взором не получается, мешает дверной косяк со множеством зарубок. Почти против каждой стоит имя:
ПЕТР
ПАВЕЛ
ЧЕСЛАВ
Есть и еще одно – затертое настолько, что прочитать его невозможно. Это – почти несуществующее – имя возвышается над всеми остальными. Ни Петр, ни Павел, ни Чеслав так и не смогли до него дотянуться, хотя и старались, предпринимали несколько попыток: все их тщетные усилия отражены на косяке.
Если бы не обстоятельства, при которых Белка попала за ширму, она бы обязательно рассмотрела зарубки поближе, но Парвати велела ей сесть на стул и вести себя тихо. А сидеть тихо означает не издавать лишних звуков и не производить лишних движений. Не делать ничего, что нарушило бы тишину обледеневшего «кабинета».
Впрочем, тишина сохранялась недолго, всего-то несколько минут. А затем Белка услышала скрип двери и короткое Сережино:
– Привел.
– Хочу поговорить с тобой, Мария, – на этот раз Парвати обошлась без обычной «зулейки». – Догадываешься о чем?
– Понятия не имею.
– Твоя сестра.
– У меня нет сестры, – в голосе Маш послышался вызов. – Только брат.
– О твоей двоюродной сестре.