— Да всего лишь потому, что она — самое совершенное, что только можно себе представить. — Золотой метнул острый взгляд на Надю. — Естественно, ты не согласна. В сознании обывателя покойник всегда безобразен, вы шарахаетесь от запаха тлена, даже не пытаетесь заглянуть дальше. И лишаете себя великолепного зрелища. Ведь человек являет свое истинное лицо, только когда он мертв. — Он прищурил свои кукольные глазки, взглянул оценивающе и заверил:
— Ты, например, когда умрешь, будешь выглядеть отлично. Загадочно, томно, страстно. Можем, если хочешь, заключить предварительный договор, — подмигнул ей. — Если клиент его подписывает на стадии, пока живой, я всегда хорошие скидки предлагаю.
Голос — будто ручеек, лицо — в добрых лучиках морщин. Надя никак не могла ухватить: он сумасшедший? Гений? Или просто над ней издевается?
Да еще антураж смущал. Студия, куда Золотой привел с порога, была совсем не роскошной, безликой, черно-белой. Но сейчас они сидели в гостиной. А тут — прямо дворец, роскошный и ужасающе безвкусный. Паркет, лепнина на потолке, диванчик обит дорогущим жаккардом. И синего стекла ваза с золотыми птицами явно не с китайского дешевого рынка. Неужели Золотой это все великолепие на мертвых заработал?
Надя (по классификации фотохудожника) была типичной обывательницей — кладбищ боялась, мысли о смерти от себя гнала. Но что поделаешь: раз обещала Полуянову помочь, придется теперь говорить о мертвецах. И не забывать, конечно, играть — в глуповатую и тщеславную особу.
— Чего хорошего может быть в покойнике? — сморщила носик Митрофанова. — Это ведь уже не человек — просто оболочка.
— А люди обычные, — усмехнулся Золотой, — подобные фотографии и не смотрят. Жанр post-mortem — для знатоков. Для элиты.
— Да ну, на трупаков любому смотреть противно! Хоть крестьянину, хоть элите!
— Кому как, — возразил Золотой. — Самый известный коллекционер в нашем жанре Томас Харрис считает, что post-mortem прекрасно успокаивают и заставляют задуматься о бесценном даре жизни. А коллекция Бернса, к твоему сведению, насчитывает более четырех тысяч экземпляров и неоднократно выставлялась в лучших музеях мира.
— Да, много в мире извращенцев! — пробурчала Надя.
Золотой будто не услышал. Продолжал вещать — назидательно, словно лектор с трибуны:
— Post-mortem — не извращение, а целая ветвь культуры. Истоки, кстати, из Древнего Рима берет. Уже там с мертвых патрициев отливали их точные копии из воска. А в Британии, в четырнадцатом веке, на похоронах Эдуарда II несли так называемую «funeral effigy». Позже стали посмертные портреты рисовать — причем художники всегда старались изобразить умерших похожими на живых. На то, что модель мертва, указывали лишь символы — например, перевернутая цветком вниз или сломанная роза в руке. Но золотое время для post-mortem наступило в девятнадцатом веке. А почему? Да потому, что в это время изобрели наконец дагерротип. Тут совсем другой размах пошел. Фотки делать — куда быстрее и проще, чем кисточкой орудовать. И знаешь, в чем был парадокс? На заре фотографии мертвых чуть ли не чаще, чем живых, снимали. По одной простейшей причине. Экспозиция в дагерротипии занимала до пятнадцати минут. Представляешь, сколько времени нужно было неподвижно просидеть, чтоб получился снимок? А эти клиенты, — хохотнул он, — всегда сидели смирно, другого им не оставалось. Да, собственно, что я воздух сотрясаю? Ты лучше сама посмотри!
И шлепнул на инкрустированный позолотой столик пухлый альбом с репродукциями.
— У меня своей коллекции нет, слишком накладно, отдельные экземпляры до полумиллиона долларов могут стоить. Приходится, увы, фотокопиями пробавляться. Я тут самые свои любимые собрал. Вот, посмотри. Какая красотища!
Надя внимательно разглядывала типичную постановочную фотографию. Мужчина в костюме, в белоснежной рубашке, с бабочкой, держит на коленях девчушку лет двух в парадном платьице, за его спиной (облокотилась на плечо) консервативно одетая жена… Тщетно Надя искала в их лицах признаки неземного, тленного, страшного. Обычные люди. Смотрят в объектив внимательно и чуть настороженно.
Но они ведь выглядят совершенно живыми!
Однако Золотой пояснил:
— Тут мертва вся семья, сомнений нет. Видишь, как четко получились лица. Когда снимали живых, изображения всегда были чуть-чуть смазаны.
Надя всмотрелась в карточку, выкрикнула:
— Но у них глаза открытые! И осмысленные!
— Да им потом подрисовали, когда фотография готова была, — хмыкнул Золотой. — Но это только под лупой разглядишь. А вот тебе еще свидетельство того, что они мертвы. У женщины волосы распущены, хотя замужние их всегда в косы заплетали или под головной убор прятали. А здесь ничего другого не оставалось. Она ведь стоит вертикально, тело надо было как-то зафиксировать. Для этого использовался специальный штатив с креплениями. Его под спину ставили — и прятали под распущенными волосами.
— Ужас! — искренне отреагировала Надя. — Как можно так над трупами издеваться?
— При чем здесь издевательство? Как ты не понимаешь? Все трое умерли. Скоропостижно. И после них могло не остаться ни единой фотографии, никакого воспоминания! А благодаря post-mortem ты смотришь на них два века спустя. Раньше, кстати, подобные фотографии всем родственникам рассылали. На память.
— Сумасшествие!
— Не сумасшествие, а гуманность, — парировал Золотой. — В Америке, например, до сих пор имеется огромное сообщество посмертных фотографов. Благотворительная, чтоб ты знала, организация!
— Благотворительная? — опешила Надя. — А по-моему, извращение и ужас. Можно с ума сойти!
— Ну, если у человека психика слабая — можно и сойти, — легко согласился Золотой. — Такие случаи бывали, особенно в девятнадцатом веке. Тогда традиция имелась фотографировать всю семью, живых вместе с умершим. И некоторые впечатлительные особы потом жаловались, что к ним покойники являются. Даже дома продавали — только не помогало. Но в основном народ адекватно реагировал. Раньше смерть вообще куда адекватнее воспринимали. Без истерик. А в других культурах к ней и сейчас нормально относятся, позитивненько. Знаешь, как в Японии хоронят? Вокруг гроба — цветы, фрукты. Фотография умершего — обязательно с улыбкой. Родные собираются, прощаются, вспоминают все хорошее. Потом — отправляют тело в крематорий. Там у них высокие технологии, процесс проходит быстро, максимум часа за два. Пока труп горит, родственники сидят, поминают. А потом — к десерту! — приходит служитель, зовет: «Пойдемте, ваше тело готово». Семья является в специальную комнату — а там, на огнеупорной подставке, уже обугленные останки. Если покойник долго болел, то остается только пепел, а коли умер относительно здоровым — кости целы. И родственники помогают служителю их разделять на фрагменты и в урну складывать. А те косточки, что особо хорошо сохранились, на амулеты берут. Вешают на цепочку, носят на шее.
Надя смотрела на него во все глаза. Наконец прошептала:
— Вы смеетесь?