Он зовет меня, закрывая за собой дверь. «Кристин! Крис! Я дома!» Однако голос у него далеко не радостный, скорее усталый. Я отзываюсь, говорю ему, что я в спальне.
Нижняя ступенька, скрипнув, принимает на себя его вес, и я слышу, как он пыхтит, снимая сперва один ботинок, потом второй. Теперь он наденет шлепанцы и пойдет меня искать. Я чувствую прилив радости: да, я изучила его повадки — мой дневник рассказал мне о них, раз уж моя память с этим не справляется, но вот он поднимается по лестнице и радость сменяется другим чувством. Страхом. Я вспоминаю фразу, которую когда-то написала на самой первой странице дневника: «НЕ ДОВЕРЯЙ БЕНУ».
Он открывает дверь спальни:
— Дорогая!
Я не двигаюсь, сидя на краешке кровати у раскрытых сумок. Он останавливается в дверях — тогда я встаю и протягиваю к нему руки, он подходит и целует меня.
— Как прошел день? — спрашиваю я.
Он принимается развязывать галстук.
— Ой, — говорит он. — Давай не будем об этом. У нас же отпуск!
И начинает расстегивать рубашку. Я борюсь с желанием отвернуться, напоминая себе: это же мой муж, я его люблю.
— Я сложила вещи, — говорю я. — Надеюсь, тебе понравится, я не знала, что тебе взять.
Он снимает брюки и аккуратно складывает их перед тем, как убрать в шкаф.
— Уверен, все отлично.
— Вот только я не знаю, куда именно мы собираемся, поэтому могла что-нибудь не предусмотреть.
Он обернулся, и мне показалось, что в его глазах мелькнуло раздражение.
— Проверю перед тем, как отнести вещи в багажник. Все нормально. Спасибо, я знаю, что ты старалась.
Усевшись на стул возле туалетного столика, он натягивает потертые синие джинсы. Я замечаю, что даже они идеально выглажены, и двадцатилетняя девчонка внутри меня немедленно решает, что он — забавный старикан.
— Бен, — говорю я. — Ты ведь знаешь, где я сегодня была.
Он смотрит на меня.
— Да, — отвечает, — знаю.
— И про доктора Нэша знаешь?
Он отворачивается.
— Знаю, — отвечает он. — Ты мне рассказывала. — Я вижу его отражение в трюмо на туалетном столике. Три версии человека, за которого я вышла замуж. Человека, которого я люблю. — Я все знаю, — повторяет он. — Ты все мне рассказала.
— И ты не возражаешь? Против наших встреч?
Он не оборачивается.
— Могла бы и раньше рассказать. Но нет, не возражаю.
— А про мой дневник? Про него знаешь?
— Да, — ответил он. — Ты говорила. Сказала, что тебе помогает.
Мне приходит в голову мысль.
— А ты его читал?
— Нет, — отвечает он. — Ты же сказала, что это личное. Я бы никогда не полез в твои личные вещи.
— Но ты ведь знаешь про Адама? Ну, что мне известно про Адама?
Я заметила, что он дернулся, точно я обрушила на него эти слова, как удар. И удивилась. Ожидала же, что он будет счастлив. Рад, что ему больше не придется снова и снова рассказывать мне, что наш сын погиб.
Он смотрит на меня.
— Да, — говорит он.
— Его фотографий нигде нет, — сетую я. Он спрашивает, что я имею в виду. — Везде полно наших фотографий, а его снимков нет.
Он поднимается и подходит ко мне, садится рядом на кровать. Берет меня за руку. Что за манера — обращаться со мной так, точно я сделана из стекла или фарфора? Как будто, узнав правду, я рассыплюсь на мелкие кусочки.
— Хотел сделать тебе сюрприз, — говорит он. Пошарив под кроватью, достает альбом с фотографиями. — Я положил их все сюда.
И вручает альбом мне. Он тяжелый и обит темным материалом, имитирующим черную кожу. Открыв обложку, я обнаруживаю под ней огромную кучу снимков.
— Я хотел расположить их по порядку, — поясняет он. — Чтобы подарить тебе сегодня вечером, но времени не хватило. Прости.
Я смотрю фотографии. Они свалены в беспорядке. Вот Адам — младенец, вот он — маленький мальчик. Должно быть, это снимки из давешнего ящика. Одну я особенно отметила. Там он — уже юноша и сидит рядом с девушкой.
— Его подружка? — спрашиваю.
— Одна из, — отвечает Бен. — С ней он был дольше всех.
Хорошенькая, коротко стриженная блондинка. Чем-то похожа на Клэр. На фото Адам смотрит в камеру и смеется, а она — вполоборота к нему, и на лице смесь радости и неодобрения. Вид у них заговорщицкий, точно они смеются над понятной лишь им самим и фотографу шуткой. Они счастливы. И мне радостно об этом думать.
— Как ее звали?
— Хелен. Ее зовут Хелен.
Я морщусь, поняв, что думала о ней в прошедшем времени, будто она тоже умерла. Пришла в голову мрачная мысль: лучше бы она умерла, а не он, но я гоню ее прочь, не дав оформиться.
— А когда он погиб, они еще были вместе?
— Да, — ответил он. — Даже подумывали о помолвке.
Она выглядит такой юной и жадной до впечатлений, в глазах ее ожидание — что же преподнесет ей жизнь. Она еще не знает, какое горе ей скоро придется испытать.
— Мне бы хотелось с ней познакомиться, — говорю я. Бен берет фотографию у меня из рук и вздыхает.
— Я с ней не общаюсь, — отвечает он.
— Почему? — удивляюсь я. У себя в голове я уже все спланировала: мы могли бы поддерживать друг друга. Нас многое связывает: понимание и любовь, которая превыше всего — любовь не друг к другу, но к тому, кого мы обе потеряли.
— Были ссоры, — поясняет он. — Размолвки.
Я смотрю на него. Понимаю, что он не хочет мне ничего рассказывать. Человек, который написал то письмо, который верил в меня и любил меня, который, в конце концов, любил меня настолько, чтобы уйти и снова вернуться, куда-то исчез.
— Бен?
— Ссорились мы, говорю.
— До гибели Адама или после?
— И до, и после.
Иллюзия поддержки рассеивается, остается чувство неловкости. А что если и я ссорилась с Адамом? А он наверняка принимал сторону подружки, а не матери.
— Мы с Адамом были близки? — спрашиваю.
— О да, — говорит Бен. — До тех пор, пока ты не попала в больницу. Не потеряла память. Но даже тогда вы были близки, насколько это было возможно.
Его слова ударяют меня, точно кулаком. Я соображаю: когда все случилось, Адам был совсем маленьким мальчиком. Откуда мне знать имя его невесты, если каждый день я видела сына будто в первый раз?
Я закрываю альбом.
— Можно я возьму его с собой? — спрашиваю. — Мне бы хотелось рассмотреть некоторые снимки получше.
* * *