— Бару? Михаил Борисович?
— Он самый.
— Вы почему ещё не проголосовали?
— Да я, собственно… Вот только вошёл..
— Нехорошо получается. Надо проголосовать. Уже все отстрелялись, а вы…
— Я обязательно. Обещаю. Ведь ещё только четыре часа, а голосовать можно до восьми.
— Нехорошо получается. Надо проголосовать. Уже все отстрелялись, а вы…
— Да я точно проголосую. Дайте дух перевести. Честное слово, проголосую.
— Нехорошо получается. Надо проголосовать. Уже все…
— Всё. Пошли.
— Вот и молодец. Пройдём со мной. Я провожу. Тут недалеко. А то нас, знаешь, тоже мучают с отчётностью. Собираем по квартирам таких вот…
И мы пошли на избирательный участок. На участке уже всё затихало. Голосующих почти не было. Пиво и бутерброды в буфете кончились, принаряженные тётки за столами уже скучали. Конвой мой довёл меня до входа, попрощался и пошёл, наверное, в другую квартиру, вытаскивать «таких вот». Оглядевшись, я двинулся к столу с табличкой, на которой были буквы А, Б, В, Г… И тут из угла раздался возглас: «Бару! Кто здесь Бару?» Я обернулся, чтобы сказать… чтобы всё сказать. Я приготовил для этого простые, незатейливые и понятные любому у нас слова. В углу стоял милиционер, который держал в руках телефонную трубку.
— Бару? — переспросил он.
— Да сколько ж можно… С самого утра…
— У вас дочь родилась, — сказал страж порядка и заулыбался.
* * *
Двадцать лет назад, когда институт, в котором я работал, ещё только-только построили, перед ним было перепаханное поле с обломками кирпичей, растрёпками арматуры, россыпями брошенных нецензурных выражений прорабов, рабочих и случайных зевак, вступивших в незастывший раствор или перемазавшихся в гудроне. Городские власти решили устроить парк на месте этих строительных баталий. Это была, конечно, разумная мысль. Тогда был какой-то особенный год для городских властей. У председателя горисполкома было целых две разумных мысли. Второй было обращение к молодым родителям посадить в честь своих детей деревья. Сколько детей — столько и деревьев. На праздник мы пришли вчетвером. Родителей с маленькими детишками собралось много. Мы тогда заводили детей без оглядки на курс доллара и индекс Доу-Джонса на нью-йоркской фондовой бирже. Нам с супругой дали лопаты и два саженца берёзы. Дочь сидела в прогулочной коляске и от избытка чувств размахивала красным пластмассовым совком, а сын, поскольку уже год как умел ходить, принял посильное участие в броуновском движении вокруг кучек выкопанной земли, лопат, носилок и саженцев. После того как две ямки были выкопаны, перемазанный в земле сын раз десять из них вытащен и раза три отшлёпан, берёзки были посажены. Потом был митинг и слова о том, что в этой жизни надо построить дом, вырастить сына, а если не получится, то дочь, написать книгу и посадить дерево, потом уставшие, но довольные мы разошлись по домам, потом прошло восемнадцать лет, и берёзы на этой аллее выросли так, что из окна моего кабинета на четвёртом этаже видны их верхушки.
А лет десять назад я с детьми проходил как раз мимо тех самых двух берёз, которые мы с женой посадили в их честь. Одна из них выросла как-то кривовато и немного наклонилась в сторону, нарушая строй. Дочь спросила — не те ли это две берёзы, которые… Я кивнул.
— Тогда та, кривая, это берёза Валеры, а прямая — моя.
— Это ещё почему? — возмутился Валера. — Я помню, что прямая была всегда моя. Я помогал её сажать, а ты, Юлька, тогда вообще сидела в коляске.
— Может, я и сидела, но ты помог свою берёзу посадить криво. И вообще ты дурак, Валерочка.
— Я дурак?! А ты… а ты…
— Папа, скажи ему, пожалуйста, что он дурак и моя берёза прямая, а то он мне не верит.
— Папа, не иди у неё на поводу! Скажи правду! Скажи, что Юлька дура и её берёза кривая. Да я вообще сейчас как подойду к твоей прямой берёзе, как обломаю ей все ветки…
— Не смей трогать мою берёзу! Папа! Останови его! Не делай вид, что это тебя не касается. Мы твои дети… вы с мамой сажали, а он…
— Пап, можно я дам Юльке подзатыльник, и тогда мы будем с ней в расчёте, можно, пап?..
К чему я это всё рассказал? А просто так. Нет у меня никаких оргвыводов из этой истории. Хотя… может быть, надо деревья ровнее сажать? Или посадить сразу по нескольку саженцев на каждого ребёнка. В среднем должно получиться ровно. Или заводить одного ребёнка и сажать одно дерево? Чтобы не было из чего выбирать… Или жить дружно… Вопросов-то у меня много, а вот ответов…
Да. Чуть не забыл. Теперь та кривоватая берёза выровнялась. Ну, если и наклонена, то совсем чуть-чуть. Так даже красивее смотрится.
* * *
Вёл переговоры с сантехником о починке унитаза. Непростое это дело. И починка, и переговоры. К празднику починки велено было купить «гофру». Такая штука, по которой твоё личное впадает в общее.
— Где купить, Юр?
— Борисыч, едешь в Серпухов. На рынке найдёшь бутик, который сантехникой торгует…
— Бутик?!
— Ну. А что?
— Да я думал… бутик… это типа…
— А ты не думай ни хера. У тебя гипертония от этого. Сейчас так в народе ларьки называются. Будь культурней. Как все. Не дичай. Европа плюс, блядь…
* * *
Объявление в газете «Мир новостей».
Некая Татьяна Владимировна Фёдорова (само собой, потомственная ясноненавидящая в пятом поколении и мастер прикладной магии) предлагает набор услуг, среди которых: половая завязка и обряд на полное безразличие и равнодушие к другим женщинам (гарантия — 100 %); приворот мужа (без греха и вреда здоровью, результат почувствуете в тот же день!); самый сильный отворот мужа от любовницы (до полного отвращения!).
Почему-то всё это сильно напоминает объявления клуба служебного собаководства (особенно первый пункт).
А ещё в конце приписка была: «Познайте ИСТИНУ! Помощь иногородним».
* * *
Как химик обязан проходить ежегодный медосмотр. И прохожу. В местной поликлинике. Сегодня, ожидая своей очереди в кабинет терапевта, разглядывал цветы на подоконниках. Красивые цветы. Глоксинии всякие, настурции. Может, конечно, и не они, но я не очень в этом разбираюсь, поэтому как ключевые слова глоксинии и настурции вполне подойдут. Любуюсь, значит. Чувствую — что-то глаз смущает в общей панораме цветопосадок. Пригляделся — горшки-то все с ручками. Обычные детские эмалированные горшки с ручками. Цвет васильковый. По виду — новьё, муха не сидела. Ещё не сняли их, значит, с вооружения. Детство вспомнилось. Ясли-сад. Они ведь к заду насмерть присасывались, горшки эти. Как медицинские пиявки. На них можно было ездить, перебирая ногами по паркету. Подъехать к соседу по группе, поговорить за жизнь, поинтересоваться, как процесс. Потом попытаться отлепиться и встать, потерпеть полную неудачу и завалиться на бок, поплакать-покричать, позвать тётюмашу… а тут и очередь моя в кабинет подоспела. Досиделся.