— Все же с вашего позволения постою, — ухмыльнулся он. — Я ведь нынче в кордегардии копчусь. Всю задницу отсидел.
— Нет уж, садитесь, весьма обяжете! Маслов схватил преображенца за обе руки, стал усаживать насильно, будто чрезмерно радушный хозяин.
Сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут, злорадно подумал Митя. Будешь знать, как люстры рушить да детей в колодец кидать.
Упрямый капитан-поручик садиться, однако, не желал, и из-за этого у них с Прохором Ивановичем образовалось подобие танца — так и топтались, так и кружились на месте.
Вдруг Пикин подхватил старика под мышки и швырнул в мягкое кресло.
— Сам сиди, старый чорт! Наслышан я про твое угощенье! Митька Друбецкой мне рассказывал, как ты его учил про царицу не злословить!
Маслов хотел подняться, но бесшабашный капитан-поручик двинул его кулаком в лоб — его превосходительство плюхнулся в кресло.
Что ж это делается! Митя сбоку видел обоих: и скалящегося Пикина, и осовело хлопающего глазами тайного советника. Ах, наглец!
— Ты меня попомнишь, — сказал гвардеец, пошарил руками по креслу и нашел спрятанные за спинкой ремни. — Вот так, ваше превосходительство. И ножки пожалуйте…
Где, шишки еловые, механизм-то? Должно быть, тут.
Подошел к деревянному стулу, потыкал туда, сюда и обнаружил-таки рычаг.
Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы.
Щелк! Кресло медленно поползло под пол. Тут до Мити дошло, что сейчас может воспоследовать. Мартын-то не поймет, чья ему спускается филейность. Как начнет охаживать!
— Засим остаюсь покорный вашего превосходительства слуга, — шутовски поклонился оглушенному Пикин. — Не смею далее обременять своим присутствием. Служба.
Развернулся и с заливистым хохотом выбежал прочь — вот какой отчаянный.
Внизу что-то свистнуло, щелкнуло, и Прохор Иванович вдруг очнулся.
— А-а-а! — заорал он истошным голосом. — Марты-ын, сволочь, сгною!
Снова свистнуло.
Тут начальник экспедиции уже не крикнул — подавился криком.
Ах, беда! Ведь Мартын этот глухой. Ему что кричи, что не кричи.
Митя вылетел из потайной конурки, побежал по винтовой лестнице вниз. Вопли стали приглушенней.
Вбежал в сумрачный подвал, успел увидеть, как Мартын Исповедник смачно, с потягом, вытянул по белому в красную полоску арьеру. Мучимая часть тела свесилась в седалищное отверстие и была вся на виду.
— Дядя Мартын! — Митя вцепился палачу в жилистую руку. — Нельзя! Это Прохор Иваныч!
Экзекутор оглянулся:
— А-а, внучек. Ты только погляди на него, срамника. — Мартын зашелся в странном, клекочущем смехе. — Ишь, сладострастник!
Палец кнутобойца указывал на гузно его превосходительства. Повыше нахлестанного места, где копчик, виднелась малая картинка: красный цветок навроде ромашки.
— Это у них мода нынче такая, у похабников, — объяснил Мартын, вытирая лоб. — Тутуеровка называется, от пленных турков пошло. Есть ходоки, которые для привлечения женского пола прямо на срамном уду тушью узоры накалывают. А этот не иначе как содомит. У них вся краса в гузне. Тьфу! Славно я его приласкал, по его любимой плепорции! И загоготал, очень довольный шуткой.
— Ты погоди, малый, мне работать надо. Пока Прохор Иваныч шнуром не дернет, бить положено.
Ка-ак размахнется, ка-ак ударит! Сверху уже не вопль — хрип несется.
С потолка действительно тянулся тугой шнур, но только дергать за него наверху было некому.
Митя повис на руке с плеткой.
— Ты что? — удивился экзекутор.
— Это не тот, это сам Прохор Иваныч и есть, — тщательно шевелил губами Митя. — Ошибка вышла!
— Маточки-светы! — перепугался Мартын. — А я-то охаживаю во всю силу! Ишь, думаю, упрямец какой, хотел уж за тиски браться! Ой-ой-ой! Пропал, совсем пропал! Заметался, закружился.
— Ваше превосходительство, я сейчас! Я уксусом целебным! А после лампадным маслицем, — причитал мучитель, таща медный тазик.
Дальше Митя смотреть не стал. Повернулся, побрел восвояси. Понимал — стыдно будет тайному советнику после случившегося мальчонке в глаза смотреть.
Но Пикин-то, Пикин!
* * *
В тот же вечер был маскарад по случаю дня рождения ее императорского высочества благоверной государыни великой княжны Марии Павловны, которой недавно сравнялось девять лет. Празднество намечалось пышное, с размахом, на что имелись свои причины. Дочка наследника с начала зимы тяжко хворала свинкой, все уж думали, не выживет, но уберег Всевышний. Еще несколько дней назад была слабенькая, отчего и с праздником вышла задержка, а теперь уже вовсю бегала и даже ездила кататься. Государыня, сердечно любившая резвушку, придумала особенную затею: Лесной Бал. Когда Мария Павловна совсем помирала, августейшая бабка спросила у нее, желая ободрить, — что, мол, подарить тебе, душенька, на день рождения (а сама уж и не чаяла, что внучка доживет). «Лесную зверушку ёжика», — молвила ее высочество слабеньким голосом. Эту историю при дворе рассказывали не иначе, как утирая слезы.
И вот теперь Таврический дворец обратился в лесное царство. Стены парадной залы были сплошь покрыты еловыми и сосновыми ветками, кресла задрапировали на манер пней, из-за обклеенных настоящей корой колонн высовывались чучела медведей, волков, лисиц, а для входа гостей приспособили боковой подъезд, ради такой оказии обращенный в огромного ежа. Еж щетинился деревянными иглами в сажень, стеклянные глаза светились огоньками, а дверь была устроена у лесного жителя в боку.