Интересно следить за рецензиями в американской прессе. В принципе в американской периодике вы редко или почти никогда не встретите зубодробительной отрицательной рецензии. Рецензию заказывает или издатель, или агент, они постараются, чтобы автор статьи относился благоприятно к автору книги. Рецензия будет в худшем случае кисло-сладкая, нормально – это среднехорошая рецензия, в самом блестящем случае это будет блестящая рецензия. Эмигранты иногда вносят разнобой. Я, например, получил на недавний перевод романа «Скажи изюм» необычный для американской литературы спектр рецензий – от восторженных до злобных, полных грязи и клеветы, написанных соотечественниками-эмигрантами, которые постепенно вносят в здоровый мир англосаксонской литературы русско-еврейские страсти-мордасти.
Важно, как расположена книга в магазине. Когда вышел «Скажи изюм», я вдруг увидел, что книга выставлена в витринах нескольких магазинов. Ага, значит, надеются продать! Увы, роман не очень долго красовался на витрине, он прошел внутрь, но осталось утешение, что он стоит обложкой вперед. Если стоит обложкой вперед, у тебя еще есть какие-то шансы, если же засунули уже корешком – привет, можешь отправляться писать новую книгу.
Мечта каждого писателя – попасть в бестселлер-лист и стать богатым и независимым. Возможность мечтать о богатстве и независимости, пожалуй, наиболее привлекательная сторона нашей профессии.
Среди всех этих треволнений вдруг подходит момент, когда вдруг ты понимаешь, что у тебя появился твой американский читатель. Ты приходишь читать в какой-нибудь книжный магазин, а там сидят люди, очень похожие на твоих читателей в Советском Союзе. Ты видишь молодые, дружелюбные и любопытные глаза. Значит, ты уже участвуешь в американском литературном процессе.
И наконец, последняя тема моего сообщения: Россия. Уходит ли от тебя Россия, остаешься ли ты россиянином или становишься «русским американцем», членом этнического меньшинства? Наш язык не обеспечил нас словом, адекватным английскому «хоумленд», что значит страна твоего дома. Есть понятие «отчизна», «родина», но нет понятия «хоумленд». Понятие «родина» с годами становится для меня все более дорогим, но все более интимным. Оно связано у меня не с ощущением мощи, титанического пространства, огромного государства, а, пожалуй, наоборот: с ощущением вечного прозябания, с ликами моих бедных людей, дорогих мне родственников, родителей, бабушек, тетушек. Это понятие мне гораздо дороже, чем так называемые «достижения» или исторические катаклизмы. Редкие минуты возникновения нежности к родине связаны с бегством от «бездны унижений», с языком, верой, с моментами религиозных, очень интимных излияний, какими-то волнами тепла, исходящими от церкви. Реальная бурная жизнь страны действительно отдаляется и превращается в лучшем случае в литературу, в худшем – в газету. Вместе с тем приближается историко-литературный образ страны как единого целого. Расширяется понятие «нашего времени». В него входят по крайней мере два века.
Я постоянно существую внутри русской литературы, хотя бы по характеру своей работы. Я веду семинары в университете и назначаю сам темы своих семинаров. В этом году у меня два семинара. Один – по Серебряному веку, это для первокурсников, своего рода ликбез. Второй – для старших студентов, для молодых писателей – Гоголиана. Лозунг этого семинара: «Давайте гоголизироваться!» Свою задачу я вижу даже не в том, чтобы дать молодым американцам новые познания, а в том, чтобы зажечь их, сделать так, чтобы они увлеклись, чтобы они поняли, какова эта культура. Короче говоря, я плачу долг той единственной, которой я что-то должен, – русской литературе.
В городе, где я живу, существует – и явно процветает – несколько огромных книжных магазинов. В один из них, «Бордерс», я нередко захожу по соседству; то журнальчик подцеплю, то дискетку с музыкой, то справочник понадобится. Есть там «островок поэзии», четыре массивные этажерки с изданиями этого древнейшего вида словесности. Там я выискиваю переводы для своего класса. Нельзя сказать, что русская муза забыта. Вот несколько сборников Ахматовой, есть Мандельштам, много Бродского. Переводами Пушкина не балуют, зато можно налететь на толстенный том набоковских комментариев к «Евгению Онегину».
Гигантская экспозиция этого магазина открывается столом новинок у самого входа. Попасть на этот стол считается большой удачей писателя. Оттуда как бы прямая дорога в список бестселлеров. Увы, не всегда. На собственном примере, увы-увы, знаю, что не всегда, увы. Недавний мой роман «The New Sweet Style» [302] лежал на этом столе, а продажа была плачевная.
Как-то раз в конце прошлого года я решил задержаться возле стола новинок и посмотреть, на что клюет здешний народ. Топтался вокруг не менее получаса, даже стал опасаться, как бы не подумали, что хочу слямзить чего. Что там было выставлено в тот день?
Прежде всего меня, конечно, интересовали романы. Сразу бросился в глаза толстенный том под броским названием «Антракс», то есть «Сибирская язва». Елки-палки, подумал я, вот это скорость: написать и издать такой здоровенный роман всего лишь за несколько недель после того, как начали по почте поступать конвертики со спорами болезни! Почему-то не сразу дошло, что это не роман, а научно-популярный труд на злобу дня. Рядом с этой книгой лежало «Царство горилл». Это должно быть про Усаму бен Ладена, подумал я и тут же понял, что опять ошибся: с обложки смотрела не наркотическая козлоподобная физиономия, а полное глубокой человеческой скорби лицо примата. Было несколько книг, связанных с вопросами религии, среди них «Мудрость для опаленных огнем» и «Спасение души. Как моя вера пережила церковь». Здесь же присутствовали книги по истории войн, например «Разгром на Филиппинах» (классная работа с большим количеством редких фотографий). Было кое-что и для любителей шпионажа: «Колдуны Ленгли», то есть про ЦРУ. Не обошлось, конечно, и без мемуаров. В данном случае этот жанр был представлен книгой «Генерально говоря», созданной по мотивам собственной карьеры самой высокопоставленной (и довольно привлекательной) дамой вооруженных сил генерал-лейтенантом Клавдией Кеннеди. Ну, что еще? Лежала славная книженция «Догшионари», то есть словарь собак. Были тут и записки работника интернетовской компании «Америка-он-лайн». Присутствовало и серьезное юридическое исследование «Суд присяжных».
Но где же романы, господа присяжные заседатели? На боковых поверхностях стола я отыскал три титула этого жанра. Имена их авторов ничего мне не говорили, кроме того, что было о них написано на обложках: такой-то или такая-то когда-то были авторами каких-то бестселлеров. За все время, пока я там топтался, никто из покупателей даже не приподнял этих книг.
В этом магазине один молодой продавец был когда-то моим студентом в классе по роману. Что-то маловато тут у вас романов, Джеф, сказал я ему. Неходовой товар, усмехнулся он. Наш покупатель нынче ищет книгу из сферы своих интересов. Романами торгуют в супермаркетах. Но это, наверное, не те романы, Джеф, о которых мы говорили на семинарах. Нет, проф, совсем не те.