— Скажите им… — В голову лезли тысячи штампов хотелось истерически рассмеяться, так все они соответствовали ситуации: «Один шажок человека…», «Мы пришли с миром…», «Пролетарии всех стран…» — Скажите просто, что мне нужен космос, — тут он сжал свое птичье запястье, — до самого мозга костей.
Она обняла Королева и выплыла из помещения.
Ему осталось только ждать в одиночестве стыковочного отсека. Тишина действовала на нервы: системный сбой вырубил и систему вентиляции, под гул которой он прожил двадцать лет. Наконец он услышал, как отошел Татьянин «Союз».
Кто-то приближался по коридору. Это оказался Ефремов, неловко передвигавшийся в скафандре. Королев улыбнулся.
Через поликарбонатовый шлем можно было разглядеть, что политрук снова надел официальную маску безликости, хотя и избегал встречаться глазами с Королевым. Направлялся он в канонирскую.
— Нет! — крикнул Королев.
Взвыла сирена боевой тревоги.
Люк в канонирскую был открыт. Полковник приблизился и увидел, как солдаты внутри рефлекторно исполняют движения, втравленные в них до автоматизма за годы муштры. Как они, облаченные в громоздкие скафандры, пристегиваются широкими ремнями к своим креслам возле управляющих консолей.
— Не делайте этого! — Королев вцепился в грубую, гармошкой, ткань скафандра Ефремова.
С жалобным стаккато завелся один из ускорителей частиц. На экране зеленое перекрестие накрыло красную точку.
Ефремов снял шлем и спокойно, не меняясь в лице, отвесил полковнику шлемом увесистую затрещину.
— Прикажите им остановиться! — Королев почти плакал. Стены содрогнулись, орудие с резким хлестким звуком выпустило луч.
— Ваша жена, Ефремов! Она же там!
— Выйдите вон, полковник! — Ефремов сжал больную руку противника и кулаком в перчатке двинул Королева в грудь, тот вскрикнул. — Вон!
Королев бессильно барабанил по скафандру кагэбэшника, пока его выпихивали в коридор.
— Даже я, полковник, обязан исполнять армейские приказы. — Лицо Ефремова осунулось, привычная маска исчезла. — Подождите тут, пока все закончится.
В этот момент Татьянин «Союз» протаранил казарменные отсеки и батарею излучателей. В прямом солнечном свете за долю секунды, словно на фотопленку, мозг зафиксировал отпечатки катастрофы: вот сжимается и растрескивается, как жестянка под каблуком, канонирская; вот отлетает от пульта управления обезглавленное тело солдата; вот Ефремов пытается что-то сказать, его волосы поднялись вверх, в то время как воздух вырывается из-под снятого шлема. Две тонкие струйки крови брызнули из носа Королева, гул уходящего воздуха сменился гулом внутри головы.
Последним, что запомнил полковник, был лязг захлопывающегося люка.
Он очнулся в темноте, с раскалывающейся головой, и сразу вспомнил институтские лекции. Опасность сейчас была не меньшей, чем при самой разгерметизации: бурлил, вызывая невыносимо-острую, раздирающую боль растворенный в крови азот…
Королев оценивал ситуацию отстраненно, с чисто академической точки зрения. Он повернул рукоятку запора люка лишь из неуместного чувства noblesse oblige. [83] Работа казалась исключительно тяжелой, хотелось уйти в музей и заснуть.
Микротрещины он еще мог замазать, но с системным сбоем оставалось только мириться. Вдобавок был огородик Глушко. Овощи и хлорелла не дадут ему умереть от голода и удушья. Модуль связи погиб вместе с канонирской и казармами, его оторвало от станции при самоубийственном таране. Королев предполагал, что удар изменил орбиту Космограда, но никак не мог вычислить, когда же комплекс войдет в атмосферу Земли. Самочувствие оставляло желать лучшего, и полковник почему-то опасался, что умрет еще до этой прощальной вспышки.
Он проводил бесконечные часы в музее, крутя архивные видеозаписи. Подобающее занятие для Последнего Человека в Космосе, в прошлом — Первого Человека на Марсе.
Образ Гагарина превратился для него в идефикс, он снова и снова пересматривал крупнозернистые, шестидесятых годов, телевыпуски новостей, которые неизбежно заканчивались известием о смерти космонавта. В несвежем воздухе Космограда, казалось, парили духи мучеников. Гагарина, первого экипажа «Салюта», американцев, зажарившихся живьем в угловатом «Аполлоне»…
Ему часто снилась Татьяна, взгляд ее был похож на тот, которым смотрели портреты со стены. А однажды он проснулся, или ему приснилось, что он проснулся в Татьянином «Салюте», в своем старом форменном комбинезоне, с фонариком, работающим от батареек, на лбу. Со стороны, словно просматривая кинохронику, он увидел, как отрывает от груди Звезду Циолковского и прикалывает на ее пилотское удостоверение.
Когда раздался стук, он решил, что и это ему тоже приснилось.
Круговой запор люка отворился.
В голубоватом, мерцающем свете старой хроники он увидел чернокожую женщину в очках-консервах. Ее спутанные волосы торчали скрутившимися в штопор кобрами. За ее спиной в невесомости развевался шелковый летчицкий шарф.
— Энди, тебе стоит подойти и взглянуть на это, — произнесла она по-английски.
Маленький, лысый, мускулистый мужчина, одетый лишь в набедренную повязку и ремень с инструментами, подплыл к ней и заглянул внутрь.
— Он жив?
— Естественно, я жив, — отозвался Королев по-английски с небольшим акцентом.
Тот, кого назвали Энди, вплыл внутрь, поближе.
— С тобой все нормально, парень? — На его правом бицепсе была татуировка в виде геодезического воздушного шара над перекрещенными молниями и надписью: «СОЛНЕЧНАЯ ИСКОРКА 15, ЮТА». — Мы не думали, что встретим здесь кого-нибудь.
— Я, в общем, тоже. — Королев моргал.
— Мы сюда жить приехали, — сообщила женщина, подплыв поближе.
— Мы с шаров. Сквоттеры, так сказать. Пошел слух, что здесь больше никто не живет. Ты в курсе, что орбита снижается? — Мужчина перевернулся в воздухе через голову, инструменты на ремне звякнули. — Эта невесомость — такая прикольная!
— Господи, — добавила женщина, — я все к ней никак не приспособлюсь. Она прекрасна. Как будто свободное падение без парашюта, только ветра нет.
Королев уставился на мужчину: у того был такой раздолбайски-беспечный вид, словно он не просыхал от свободы с рождения.
— Но у вас же даже нет космодрома!
— Космодрома? — рассмеялся Энди. — Так мы на тросах затащили ракетные ускорители на шары, скинули вниз, ну и запустили прямо в падении.
— Безумие какое-то, — только и сказал Королев.
— Но мы же здесь, так ведь?
Королев кивнул. Если происходящее ему снилось, то сон был очень диковинным.
— Полковник Юрий Васильевич Королев, — представился он.