— Ты хороший актер, Володя. То есть Рома.
— А вот Ромой меня называть не надо. Рома — вот он идет.
В комнату вошел невозмутимый Лозовский и, кивнув мне с несколько удивленным видом, выговорил:
— Ну что ж, надо ехать. Переговоров не будет. Вы ведь в курсе, Юлия Сергеевна?
— В курсе, — мрачно ответила я. — Дмитрий Филиппович отдает все решения по заводу на усмотрение совета директоров, Фиревича и ваше, Роман Альбертович. Так что смерть Войнаровского вышла вам на пользу.
Лозовский пожал плечами и, что-то тихо и коротко бросив Корсакову — я не расслышала, да и не хотела слышать, — вышел. Владимир повернулся ко мне и сказал:
— Юля, и все-таки я думаю, что тебе нужно перейти на работу к нам. Я все понимаю, но…
— Дурак ты, Корсаков, — сказала я, чувствуя, что никакой неприязни к этому человеку я все-таки питать не стала, просто растаял тот ореол нежности, которым он был окружен в моих глазах до сего момента. — Я ничего не буду делать в отношении тебя. Ни переходить на работу к Лозовскому, тем более что это невозможно, ни сдавать тебя. Хотя это — проявление непрофессионализма.
— Теперь я догадываюсь, откуда ты, — хмуро сказал он. — Я же говорил, что ты не юрисконсульт.
— Это не имеет значения.
— Да. Тогда прощай, Юля. И спасибо тебе за успокоение, которое ты внесла в мою душу. Я знаю, что поступал то глупо, то преступно, а иногда и то и другое вместе, но так было нужно. Вернее — я не мог иначе.
— А еще говоришь, что не сентиментален, — произнесла я и, резко повернувшись на каблуках, вышла вон.
Он, верно, смотрел мне в спину.
Нельзя допускать, чтобы тебе в спину смотрели такие опасные люди, — это же очередное проявление непрофессионализма…
* * *
— Андрей Леонидович, задание до сих пор не выполнено и едва ли будет выполнено, — проговорила я. — Мне не удалось взять Иванова, и даже нет наметок на это.
— А Корсаков? — после некоторой паузы спросил он.
— Корсаков уехал в Москву.
— Я первый раз слышу от тебя такие детские и беспомощные слова, — холодно выговорил Гром. — В чем дело?
— Наверно, мне пора в отставку, — выдохнула я. — Профнепригодность.
В трубке повисло молчание. Потом Гром кашлянул и негромко проговорил:
— Я понимаю. Такое бывает. У меня у самого так было. Правда, я уже давно все забыл. Даже не помню, как звали ту женщину. Все мы — люди.
И, сменив этот, все реже встречающийся у него отеческий тон на обычный — властный, чуть холодноватый, спокойный, — добавил:
— И все-таки ты должна работать. Ты — профессионал. Запомни это, Багира. Ты нужна отделу, и нельзя вот так легко говорить: в отставку.
— Поняла, — отчеканила я. — Продолжаю работу.
Положив трубку, я некоторое время подумала и набрала другой номер:
— Добрый вечер. Максимова из администрации вас беспокоит. Есть результаты анализа, Борис Иваныч?
— Да кое-что имеется. В общем, в напитке наличествует сложный синтетический наркотик психостимулирующего действия. С таким мне еще не приходилось сталкиваться. Вообще напоминает крэк — синтетический кокаин, но… как бы это вам так попроще сказать…
— Говорите как есть.
Эксперт выдал мне фразу, из которой я поняла, дай бог, половину слов. Но все же уяснила, что препарат действительно вызывает гормональный резонанс, то есть выплескивает в кровь невиданное количество эндорфинов, которые называют гормонами счастья.
Эксперт-химик еще некоторое время распространялся на ту же тему, в результате погрязнув в дебрях кошмарной терминологии, а в финале своего монолога заявил так: светлая голова делала синтетик, да дураку досталась.
Я положила трубку и тут же услышала резкий звонок в дверь, а потом — захлебывающийся собачий лай на улице. Я тяжело вздохнула: кажется, пожаловали соседи.
Димитрий Евгеньич Кульков и его пес Либерзон.