И я, может, пошёл бы в платную больницу, но у меня нет денег, потому что у меня маленькая пенсия, которая уходит на коммуналку и кредит. Сейчас все нахватали себе кредиты и теперь мучаются и крутятся, чтобы их отдать. Кто-то даже берёт новые кредиты, чтоб погасить старые. А ты вообще знаешь, что такое кредит?
Все живут как зашуганные зомби, только ещё хуже. А ты и такие, как ты, только всё усугубляют. Люди и так живут в страхе и паранойе, постоянно накручивая себе, что за ними кто-то следит, а ты ещё и дебош устраиваешь.
Посмотри на людей: да они настолько привыкли думать, что они всегда под прицелом и колпаком, что даже по телефону не могут обсудить какую-то мелочь. Они говорят: «Это нетелефонный разговор», хотя тема разговора – вчерашняя серия очередного мыльного сериала, название которого никто не помнит. А ведь их никто не подслушивает. Но они все думают по-другому. Паранойя в организме на генном уровне. И кредиты в этой паранойе играют не последнюю роль.
Вот я подарил своему сыну дорогую машину, потому что хочу, чтоб он жил счастливо и без мыслей, что он кому-то что-то должен. Чтоб он мог идти в ногу со временем. И мне нужна эта работа, потому что я не хочу, чтоб мой сын от нынешнего темпа жизни сошёл с ума к тридцати годам и застрелился от безысходности. Я стараюсь ему помогать и поддерживать во всём, поэтому и работаю, являясь пенсионером. Пусть я работаю сторожем на складе, но это ведь лучше, чем ничего. Если бы мне позволяло здоровье, я бы пошёл фуры разгружать. Но тебе и эти чувства чужды. Ты ничем не гнушаешься.
Ты крушишь всё помещение, даже не представляя, какой сегодня дорогой ремонт. А ты хоть знаешь, сколько стоят обои и краска? Сколько стоит новая мебель? А знаешь, сколько стоят продукты? Конечно, нет, потому что ты ничем не питаешься!
Вот я сейчас говорю всё это, а тебе даже не стыдно. Тебе всё равно, потому что это тебя не касается. А меня касается. И мне страшно. Я боюсь и злюсь, потому что никак не могу на это повлиять. Я не могу даже поучаствовать в выборе мэра своего города, потому что его назначает глава нашей республики, которого, в свою очередь, назначает президент. Представляешь, мы строили демократию столько лет, а пришли к тому, что выборные должности стали назначаемыми.
Но даже и в выборе президента я не могу поучаствовать, потому что мой голос ничего не стоит. Потому что я мелкий человек, вообще никто. Я, если хочешь, обычный старый дед в дряхлом прохудившемся пальто. Умру – никто и не заметит.
И мне совершенно непонятна логика твоих действий. Что ты хочешь доказать своими поступками и чего добиваешься? Ну?.. – пенсионер выждал театральную паузу. – Молчишь.
Можешь и дальше тут летать и всё ломать, мне всё равно, я приберусь после тебя и пойду домой. А товар, который ты ломаешь, не мой. Но я хочу, чтоб ты знал! В нашей жизни столько зла, жестокости и страха, что ты и любое паранормальное явление по сравнению с ним, по сравнению с сегодняшней повседневной человеческой жизнью – детский безобидный ужастик с ограничением по возрасту нуль без палочки.
Так что, сокамерник, летел бы ты лучше отсюда куда подальше и не мешал обычным смертным работать, – сторож замолчал.
Полтергейст вырвался из руки пенсионера, повернулся к сторожу спиной и заплакал от стыда, тихо подёргивая плечами.
– Ну-ну, полтергеюшка, будет тебе, – Петроличу вдруг показалось, что он слегка перегнул палку. Сторож подошёл к духу, чтобы его пожалеть, и положил руку ему на плечо. – Я ведь не хотел тебя обидеть. Просто сказал, как есть.
Полтергейст сбросил руку сторожа и продолжал тихо плакать.
– Ну всё, хватит, – пенсионер обнял призрака.
Полтергейст повернулся к сторожу и положил зарёванное лицо ему на грудь. Затем поднял голову, посмотрел ему в глаза и… после неловкой паузы они страстно сплелись языками, трогая друг друга за гениталии.
Закончив прелюдию, пенсионер и шумный дух занялись дружеским анальным сексом. После секса полтергейст покурил и улетел, громко хлопнув дверью на прощанье.
Петролич помахал ему вслед, убрал помещение, прилёг на диван и закрыл глаза.
Из-за двух бессонных и тяжёлых ночей он уснул так крепко, что не услышал свой кукарекающий будильник, который пытался до него докричаться в течение целого часа.
– Петролич, – сменщик аккуратно тормошил его за плечо. – Ты жив? Петролич!
Пенсионер не шевелился, он спал и не издавал совершенно никаких звуков.
– Ну, видишь? – слесарь повернулся к Отделу Кадров.
– Вижу, – кивнула головой Кадры. – Может, просто кемарит?
– Не, не кемарит, – шёпотом произнёс слесарь. – Кончился твой Петролич. Это полтергей его, ей-богу, – Михалыч перекрестился молотком, который держал в руке.
– Да прекрати ты! – зашипела в ответ Отдел Кадров и перевела взгляд на инструмент: – А молоток тебе зачем?
– А я без молотка никуда, – слесарь прижал его к груди. – И сторожу с ним. А с Петроличем-то что будем делать? – он кивнул на спящего сторожа.
– Ну-ка, дай-ка я сама, – Отдел Кадров отодвинула слесаря, подошла к пенсионеру и начала сильно трясти его за ногу: – Э, кемарщик! Подъём, вставай давай! Ау, дедуля! Утро уже!
Пенсионер не двигался и мирно спал.
– Ну что делать-то будем? – напирал шёпотом слесарь.
– А чего ты шепчешь? – громко спросила Отдел Кадров у Михалыча.
– Так… мёртвого боюсь разбудить, – признался слесарь.
Отдел Кадров всмотрелась в морщинистое лицо Петролича, выдохнула и перекрестилась:
– Господи, прости! – затем повернулась к слесарю: – Похоже, и правда. Кончился мой Петролич. Ну что, вызыв…
– Ку-ка-ре-ку! – в очередной раз распетушился будильник, перебив Кадры.
– Мать твою ёб! – испугавшись, закричала Отдел Кадров.
– Мммм, – Петролич зашевелился, хрипя и морща лицо. – Ээ, кхм, аааа.
– Шайтан, собака! – закричал Михалыч, подпрыгнул и спрятался за широкую спину Отдела Кадров. – Неужто бесы!
– Аааа, – хрипел пенсионер, в горле которого пересохло, пытаясь прокашляться и продрать глаза.
– Это ещё как понимать? – онемела от ужаса Отдел Кадров.
– Ииаа, кха-кха, – зевал и просыпался сторож.
– Господи, спаси!! – закричал слесарь, размахивая молотком. – В Петролича бес вселился. Уйди, нечистая! Сгинь, демон!
– Ааээ, кха, кха, мммм, – кряхтел Петролич и пытался подняться с продавленного дивана, издавая внутриутробные звуки и закрепляя их сумасшедшим недоумением на искривлённом за ночь лице.
– Иваныч, гаси его! – кричала Отдел Кадров.
– Свет одолеет тьму! – истерил слесарь, выставив вперёд молоток, перекрещивая его предплечьем второй руки.
– Давай, Саныч, родной! Соберись, Валерич! – кричала Отдел Кадров.