– И впоследствии причислили Эола к пантеону эллинов, – сказал он.
– Не путать с римским! – сказал он.
Заткнулся. Эксурсовод, сдавшись, молчала. Запела арфа вдали. Темнели горы. Нет, к обеду точно не успеем, поняла экскурсовод. Решила, по крайней мере, вернуть утраченный в группе авторитет. Сказала.
– А теперь я почитаю вам стихи, сказала она.
Прокашлялась, встала на небольшой камень. Сказала:
…белеет парус одинокий на глыбе музыки твоей
О. Иоганн, слепец великий, послушать дай —
рук не жалей —
свои концерты, фуги, бахи, виолончели и фагот
Да будет день, и ангел падший, тебя за руку приведет
В чертоги золота и тлена, и наслаждений, и греха
И засмеется демонично… вери имрессивли:
вот так – ха-ха-ха-ха-ха-ха
Ты будешь в аде пианистом, исполнишь грешникам минор
…чу! кто-то лопнул там под прессом,
раздавлен, словно по-ми-д-ор
Златое яблоко любви, как говорят французы
Еще чуть-чуть и рухнут узы
Царизма, женщин, опьяненья страсть, и страсти
Что живым дано лишь испытать. Ненастье
Жизни вас вот-вот покинет, и вы уйдете.
Счастье нЕ быть
вас посетит, подарит миг покоя под травой
на кладбище семейном, запах луговой
слепые слезы бабушки-дворянки и запах сена.
Ой хау итс бьютефул, шери
волынку родословную бери,
и исполняй нам музыку лугов шотландских
сэр Лермонто, настал ваш смертный час
и пусть прищурен в вас глядящий глаз
вы не его в прицел свой метьте
пустое. не он призвал, не он…
как военкоматовский гандон
мартынов лишь – рука слепая рока
повинности всеобще-обязательной.
увы
а кто призвал? вы сами, вы!
и потому его вы грудь не метьте
лишь вздохните глубоко,
отметьте
как хорошо нынче в горах.
играет Бах
и где-то Сатана, на корточки присев
позволил Врубелю списать портрет
опубликовав
под псевднимом Демон
глядите, как бежит трава под ветром гор
белеет парус одинокий в тумане горном, голубом
и вы в мундире наспех сшитом
стоите на краю площадки для дуэли
верстовым столбом
российской прозы и поэзии
качели
унесут вас к Богу а затем в преисподнЮ
и доктор Фауст, прикурив от огонька
промолвит вам навстречу лишь:
ню-ню, ню-ню…
Экскурсовод замолчала. Сказала:
– Нравится? – сказала она.
Группа смущенно молчала.
– Это мои, между прочим, – сказала экскурсовод.
– На смерть поэта, – сказала она.
– Только Лермонов свои на смерть Пушкина написал, – сказала она.
– А я на смерть Лермонтова, – сказала она.
– В стилистике Серебрянного века, – сказала она приглушенно.
– Все слышали про Мариенгофа, – сказала она шепотом.
– Запрещенный поэт, – сказала она.
– Ха, запрещенный! – крикнул откуда-то из кустов Володя, где они с братом нашли бабочку.
– Пильняк, вот кто был запрещенный! – крикнул он, обрывая крылышки бабочке.
– Его, кстати, на глазах Пастернака арестовали! – крикнул он.
– Потому Пастернак дачу в Переделкино и поменял, – сказал он, подходя к группе.
– Он у нас и съезд народных депутатов смотрит, – шепотом делилась счастливая мать с соседкой.
– И из пионеров сам вышел! – сказала она.
– Не хочет со всеми… как стадо! – сказала она.
Группа перетаптывалась на полянке стадом покорных, уставших овец. Казанский жиголо мял счастливую разведенку. Двое новосибирцев с похмельем и сувенирами тяжело вздыхали, ждали, когда можно будет спуститься в город, выпить пива. Вдалеке раздался звон колокольчиков. Это навстречу им шло стадо овец. Эскурсовод глянула в голубой колодец неба. Вспомнился вчерашний Провал. Ярко-синее озеро манило, звало… в этот раз особенно сильно. Стоило щенка сбросить в воду прямо там, подумалось Наталье Борисовне. Первый ведь звоночек там прозвенел. Гаденыш все лез объяснять причины возникновения глубоководных горных озер. Жалко, на Мушуке озера нет. Интересно, идут ли они с мамашей в турпоход, подумала экскурсовод. Если да, надо все-таки предупредить проводника, чтобы где-нибудь в горах семейку даги украли. Первые русские рабы, что ли, будут… Встряхнула головой, отгоняя легкое головокружение. Вернулась взглядом на Землю.
– А теперь, – сказала она.
– Мы поднимемся к площадке, на которой и произошла роковая дуэль, – сказала она.
–… – с опаской покосилась она на Володю, уже боясь, что что-то (наверняка ведь! мелькнула мысль…) напутала.
Но мальчик отошел от группы, и любовался цветочками.
…ярко-желтые, маленькие, они напоминали морошку. Ее Володя впервые попробовал на Крайнем Севере – карта не обманула и север Действительно оказался севером, и Действительно крайним, – с чаем. Морошка отдавала на вкус морковью, была тошнотворно сладкой. Но есть ее следовало, чтобы зрение не падало. На Крайнем Севере оно, из-за снега и света, которого то слишком мало, то слишком много, падало у всех. Так что Володя наклонялся к цветочкам, стараясь разглядеть их, как следует. Через неделю они с братом и матерью возвращались из отпуска к отцу, офицеру береговой артиллерии Заполярья, и цветочки он увидит только через год, знал Володя. Да и то, если повезет. Не то, чтобы ему не нравилось на Севере. Нравилось. Просто на Юге ему нравилось еще больше. В родной Молдавии, например.
–… олодя… – шепотом сказали откуда-то.
Мальчик обернулся. За ним, в легкой дымке гор и близорукости, стояла экскурсовод-карлица.
– Володя, ну что же ты, – ласково сказала она.
– Вся группа уже спускается к автобусу, – сказала она.
– Горы обманчивы, – сказала она.
– Здесь можно отбиться и замерзнуть, – сказала она.
– Да ну что вы, – затараторил Володя, слегка испугавшийся, и вцепившийся в руку взрослой.
– Я вот читал об испытаниях нацистов над советскими военнопленны… – сказал было он.
– Бросали в ледяную во… – сказал было он.
– Т-с-с-с, – сказала эксурсовод Наталья Борисовна.
– Володя, я вижу, ты очень умный и начитанный мальчик, – сказала она.
– Не такой, как все, – сказала она.
– Поэтому я покажу тебе кое-что, – сказала она.