Молча встал, закрыл дверь, и, схватив ее за руку, вытащил через черный вход. Затолкал в машину, – к сожалению, в багажник, – и тронулся.
Только тогда до нее дошло и она стала кричать.
* * *
В квартире, первым делом, я ее связал и посадил на кровать. Вынул кляп изо рта. Обыскал. Почему-то, нашел паспорт.
– А зачем вам паспорт? – сказал я.
– А ты в Москве бывал, псих? – сказала она.
– Попробуй без паспорта пройтись, – сказала она.
– Первый мент твой, – сказала она.
– Учти, тебе за меня голову отре… – сказала она.
– М-м-м-м, – сказала она, потому что я сунул ей тряпку в рот.
– Вам нет нужды мне угрожать, – сказал я.
– Возможно, все это покажется вам смешным, – сказал я.
– Но постарайтесь хотя бы на секунду отнестись к моим словам серьезно, – сказал я.
– Я Люблю вас, – сказал я.
– Это возможно, сказал я.
Она в негодовании покачала головой, широко раскрыв глаза от ярости. Я кивнул. Любимая была такая… забавная в своем негодовании. Я улыбнулся.
– В старину люди влюблялись по портрету, – сказал я.
– Чем мы хуже, Любимая? – сказал я.
– Конечно, вы думаете, что попали к маньяку, – сказал я.
– Это совершенно типичная ситуация, – сказал я.
– Но это неправда, и вы убедитесь в этом, как бы… – сказал я.
–… неправдоподобно это выглядело, – сказал я.
Раскрыл паспорт.
– Фаня??? – сказал я.
– Вы и правда Фаня Аб… – сказал я.
Вытащил тряпку.
– Ты что, антисемит? – сказала она.
– Да нет конечно… – сказал я.
– Стоп, не хочу начинать с вранья, – сказал я.
– Да… – сказал я.
– Поймите правильно, это Молдавия, – сказал я.
– Быть антисемитом это для нас норма, – сказал я.
– Ты меня тоже пойми, – сказала она.
– Это Россия, – сказала она.
– Весь шоу-бизнес из людей с ненастоящей фамилией для нас тоже норма, – сказала она.
– Ничего, – сказал я.
– Мне все равно, – сказал я.
– Я люблю Вас, – сказал я.
Подумал. Она сидела, руки за спиной, вся такая негодующая, разгоряченная… Смотрела на меня волчонком. Как в клипе на песню «Ты обманул мои надежды, милый», где она, в роли школьницы, глядит на парня, разбившего ей сердце.
Я не удержался, и потянулся было поцеловать ее. Она отпрянула. Я вспомнил. Да, обстоятельства еще не те. Я сказал:
– Простите, – сказал я.
– А что еще из этого правда? – сказал я.
– Из чего? – сказала она.
– Из статьи в «Экспресс-газете» – сказал я.
– Я не читаю статей в «Экспресс-газете» – сказала она.
–… – молча ждал я, и смотрел на нее.
– Правда не читаю… меня забанили, – сказала она нехотя.
–… – ждал я.
–… ну, многое, – сказала она.
– Но на кабачок я НИКОГДА не была похожа, – сказала она.
– Козлы!!! – сказала она.
Я молча встал и вышел из комнаты. Вернулся с рюкзаком. Открыл. Вынул пакет, развернул. Если бы она могла, она бы отпрянула. Перед ней лежала голова.
– Ш-ш… – у нее дрожали губы.
– Спокойно, сказал я.
– Присмотритесь, – сказал я.
Она зажмурилась и отвернулась. Я подал плечами. Я сказал:
– Мне все равно, что вы спали с мужчинами как шлюха, – сказал я горько.
– Мне все равно, какое у вас прошлое, – сказал я.
– Для меня вы чисты, – сказал я.
– Я очень люблю вас, – сказал я.
– Это голова журналиста «Экспресс-газеты» – сказал я.
– Он приехал вчера, с вами, – сказал я.
– Освещать гастроли, – сказал я.
– Я выманил его, и убил, – сказал я.
– Я отрезал ему, живому, голову, – сказал я.
– Последнее, что он увидел, был ваш портрет, – сказал я.
– Последнее, что он услышал, были мои слова о том, за что он умирает, – сказал я.
– За Вас, – сказал я.
Молча разрезал веревки у нее на руках и ногах, вышел, закрыл дверь. Припал к замочной скважине. Стал наблюдать. Она повернула голову и медленно раскрыла глаза. Всмотрелась в голову.
Потом улыбнулась.
* * *
На восьмые сутки – ее уже разыскивал Интерпол, – мы ужинали спагетти с овощами по-сицилиански. Я все еще связывал ей ноги, хотя она перестала бояться и, кажется, все-таки оценила мой Поступок.
Ну, в смысле голову долбоеба из «Экспресс-газеты».
Мы ели, разговаривали, я попросил подать мне соль, и тут мы поругались впервые. Как сейчас помню, речь шла о содержании текстов. Ее и моих. Я говорил, что мне нравится нерочитая безыскусность ее песен, которую я нахожу восхитительной. Это настоящий постмодернистский изыск, сказал я. Изящный, очень… тонкий. Но что иногда мне бы, – как эстету, – может быть, хотелось, чтобы она проявляла больше сложности в своих текстах.
Тут она и сказала, что совершенно не понимает, что я говорю, и вовсе не конструирует свои песни искусственно.
– Я пишу от сердца, – сказала она.
– Когда пацан любит девчонку, – сказала она.
– А девчонка пацана, – сказала она.
– Слишком много слов не нужно, – сказала она.
– Они чувствуют сердцем, – сказала она.
Я посмотрел на нее молча и почувствовал, как у меня забилось сердце. А ведь она права, подумал я. Как же я привык все… усложнять, подумал я. Отложил нож, вилку, перегнулся через стол, взял ее лицо двумя руками, и поцеловал в губы. Она не сопротивлялась. Но и не отвечала. Я не осуждал ее за это. У нее были причины так делать.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– У тебя есть причины мне не отвечать, – сказал я.
– Я просто все усложнял, – сказал я.
– Но один раз, – сказал я.
– Ты сняла все лишнее с моего сердца, – сказал я.
– И я тоже смог написать что-то простое… – сказал я.
– Потому что чувствовал сердцем, – сказал я.
– Что же, – сказала она, глядя мне в глаза.
– Я дам почитать, – сказал я.
Ночью над окнами повисла полная Луна, и я подумал, что, хоть это и было восхитительно, со всей этой историей пора кончать. Она не полюбила меня, а поиски становятся все активнее. К сожалению, убитый охранник и обезглавленный кретин из «Экспресс-газеты» не оставляли мне выбора.