Ведь у молдаван, как справедливо отметила Лена, есть прекрасный обычай.
Они обожают посещать могилы родни с готовой едой, которую оставляют на кладбище. Иногда, в сезон – под ним я подразумеваю религиозные всякие праздники, которых не знаю, но о которых меня всегда возвещал колокольный звон, и которых в Молдавии 300 дней из 365 в году, – я собирал с могил до 15—20 килограммов еды. И какой! Конфеты, сервелат, ветчина, голубцы… С холодильником, как понимаете, проблем у меня не было. Запивал я все это чудесным вином. Которым, как-то, и поперхнулся, когда понял, что я на кладбище не один. Ну, из живых.
Было это, как сейчас помню, примерно в полночь, пару недель после «родительского дня».
Я, наслаждаясь тишиной, читал античного сплетника Плутарха и пил вино.
Как вдруг услышал стук. Который, на минуточку, шел откуда-то… из-под земли.
Конечно, мысли о том, что это кто-то из покойных и тому подобная потусторонняя ерунда, меня ни разу не посетила. Это все сказки для детей дошкольного возраста. Максимум, на что меня хватило: решить, что это по ошибке похоронили человека, впавшего в летаргический сон, и бедняга, очухавшись, пытается как-то кому-то и зачем-то достучаться.
Так что я продолжил чтение – там как раз наступила похвала Александру, ну, Македонскому, – и налил себе еще вина. Но стук не прекращался. Продолжался он, наверное, часа полтора. И уже на исходе этого времени я заметил, что постукивания стали… осмысленными, что ли. Прислушался… так и есть! Человек выстукивал что-то азбукой Морзе! Правда, никакого смысла это не имело, потому что единственный живой человек, слышавший стук, ну, я – да и то, потому что находился под землей, – ни черта не понимал в азбуке Морзе. Как и, уверен, 99 процентов людей Вообще. Поэтому, кстати, я никогда не понимал людей, которые на Всякий Случай учат азбуку Морзе, приемы выживания, – как сшить иголкой и ниткой парус для бригантины, как развести костер, натирая свой член мозолистыми руками, как из соли и сахара сделать порох для охотничьего патрона… – и тому подобную чушь.
Если ты попал, то ты попал.
Вот, как я, например. В склеп. Так что я продолжил читать и пить вино даже и после того, как понял, что кто-то пытается достучаться до меня азбукой Морзе. Я не то, чтобы бесчувственный. Просто у меня не было ни малейшего желания спасти кого-то, чтобы раскрыть свое месторасположение и потерять последний приют. Так сказать, тихую гавань. В нашу гавань заходили корабли и все такое, ну, как поет известный детский писатель Успенский и его супруга, холеная женщина с породистым лицом в телепередаче про песни. Я видел их фото в «Экспресс-газете», которую почитываю тайком. На нее подписан священник, который выбрасывает номер на помойку, чтобы никто его с этой газетой в руках не увидел.
Я подумал об этом, развеселился и тихонько запел.
Это была песня не про гавань, но какая разница. Это, если честно, вообще была единственная песня, которую я знаю. Ее пел нам с братом отец, когда возвращался из командировок сроком в год, а то и два. Он сажал нас на себя – отец всегда был огромным просто, не то, что мы, заморыши, – и пел, глядя куда-то вдаль. И каждый раз, когда я пою сейчас эту песню, я пою ее с ним. Так что это мы оба затянули ее тогда, в склепе:
– Эх, дороги, – пели мы.
– Пыль да туман, – пели мы.
– Холода, тревоги, – пели мы.
– Да степной бурьян, – вдруг донеслось до меня отчетливо.
От неожиданности я даже чуть с постамента для гроба не упал. Чтобы хоть кто-то в Молдавии знал эту песню?! Ну, уж нет. Я, на всякий случай, пропел еще пару строчек.
– Твой дружок в бурьяне не живой лежит? – спел я.
– А дорога дольше мчится, пылится, клубится, – пропел кто-то.
Делать нечего, понял я, придется искать.
По узкому ходу, выложенному кирпичом же, прошел несколько метров влево, и забрался в другой склеп. Да, между ними много ходов, как будто строители рассчитывали, что покойные будут наносить визиты друг другу. Хотя, в каком-то смысле, так оно и получилось. Стук становился все ближе. Проплутав еще минут десять, я, наконец, нашел его источник. Стучали из старой, дышащей на ладан – если бы конечно она Умела дышать – кладки 17 века, которая разграничивала какую-то пустую яму, наверняка, бывший склеп, со свежими захоронениями. 17 век! Раритет! Но делать было нечего, так что я ударил камень несколько раз ногой и он буквально осыпался. Песчаник…
В прореху в кладку посыпался свежий – влажный, не слежавшийся, – песок, а стук стал совсем громким. Так что мои предположения оправдались. Я разбил кладку еще в нескольких местах, разгреб песок и увидел новый гроб. Из которого и доносился стук. Я тоже по нему стукнул, и сказал.
– Потерпите минуточку, – сказал я.
– Мне придется сходить за инструментами, – сказал я.
– Конечно, конечно, – сказал мне гроб.
– Я подожду, – сказал он.
Голос был, хоть и приглушенный досками, но милый и, совершенно очевидно, девичий. Ну, хоть что-то, подумал я, возвращаясь с молотком и долотом, которые украл у строителей часовенки – Армянской кладбище покрывается зданиями культа у нас на глазах, – после чего приступил к вскрытию. Которое превзошло все мои ожидания. Ведь в гробу лежала прекрасная молодая девушка с белом подвенечном платье. Которая сказала мне:
– Очень приятно, Лена, – сказала она.
После чего осмотрела себя, наконец, полностью и сказала:
– Боже, какой ужасный фасон, – сказала она.
– Это свадебное платье, – сказал я.
– В нем хоронят незамужних девушек, – сказал я.
– Да я знаю, – сказала она.
– Ты на длину юбки взгляни! – сказала она.
– Откуда ты знаешь песню про Забайкалье? – спросил я.
– У меня в детстве был песенник, – сказала она.
– Сто песен у костра, – сказала она.
– На передней Стенькая Разин, обнявшись сидит с княжной, – пропела она.
– Ну, и все такое, – сказала она.
Я помог ей выбраться из гроба. Она отряхнула от песка платье – хоть оно ей не нравилось, но ведь другого-то у нее и не было, – и внимательно оглядела меня.
– Что ты здесь делаешь? – сказала она.
– Живу, – сказал я.
– Что это у тебя, – сказала она, и я заметил, что все это время таскал Плутарха с собой.
– Я слышала шелест страниц, – сказала она.
– Потому и стала стучать, – сказала она.
– Плутарх, – сказал я, втайне надеясь, что это произведет на нее впечатление.
– Мда… – сказала она.
– «Экспресс-газета» античного мира, – сказала она.
– Тебе-то откуда знать?! – сказал я.
– У меня десять по истории, – сказала она.
– А у меня по «Истории румын», – сказал я.