Кроме ценнейших сведений она могла в считанные часы подыскать для группы удобную квартиру, не раз выручала деньгами, а иногда сводила с нужными людьми, потому что имела широчайшие связи во всех слоях общества.
Именно она привела Козыря. Персонаж был интересный, в своем роде не менее колоритный, чем сама Жюли.
Сын протоиерея, настоятеля одного из главных петербургских соборов, Тихон Богоявленский откатился от отеческой яблони очень далеко. Выгнанный из семинарии за богохульство, из гимназии за драку, из реального училища за кражу, он стал авторитетным налетчиком. Работал дерзко, хлестко, с фантазией и еще ни разу не попался полиции.
Когда в декабре партии понадобились большие деньги, Жюли, чуть покраснев, сказала:
– Гринчик, я знаю, вы меня осудите, но я недавно познакомилась с одним милым молодым человеком. По-моему, он может вам пригодиться.
Грин уже знал, что слово „познакомиться“ в лексиконе Жюли имеет особый смысл, и насчет „милого“ иллюзий не испытывал – так она называла всех своих мимолетных любовников. Но знал он и то, что Жюли слов на ветер не бросает.
Козырь в два дня определил объект, разработал план, распределил роли, и экс прошел, как по нотам. Стороны разошлись, совершенно довольные друг другом: партия наполнила кассу, а „специалист“ получил свою долю – четверть экспроприированного.
В полдень Грин отправил две телеграммы.
„Заказ принят. Будет исполнен в кратчайший срок. Г.“
Это на питерский почтамт до востребования.
Вторая на адрес Жюли:
„В Москве есть работа Поповичу. Подряд такой же, как в декабре. Участок выберет сам. Жду завтра девятичасовым. Встречу. Г.“
И снова Игла пренебрегла приветствием. Видно, как и Грин, почитала условности лишними.
– Рахмет объявился. В „почтовом ящике“ записка. Вот. Грин развернул листок, прочел.
„Ищу своих. Буду с шести до девяти в чайной „Суздаль“ на Маросейке. Рахмет“
– Удобное место, – сказала Игла. – Там студенты собираются. Чужого человека сразу видно, поэтому филеры не суются. Это он нарочно, чтобы мы могли проверить, нет ли слежки.
– А возле „почтового“? Не было?
Она сердито сдвинула редкие брови:
– Вы слишком высокомерны. Если вы из БГ, это еще не дает вам права считать всех остальных дураками. Конечно, я проверила. Я никогда не подхожу к „ящику“, пока не уверюсь, что все чисто. Вы пойдете к Рахмету?
Грин промолчал, потому что еще не решил.
– Квартира?
– Есть. И даже с телефоном. Присяжного поверенного Зимина. Сам он сейчас на процессе в Варшаве, а сын – из нашего боевого отряда, Арсений Зимин. Надежный.
– Хорошо. Сколько людей?
Игла раздраженно произнесла:
– Послушайте, почему вы так странно говорите? Из вас слова, как гири, падают. Для впечатления, что ли? Что это значит – „сколько людей“? Каких людей? Где?
Он знал, что говорит не так, как нужно, но по-другому не получалось. В голове мысли получались стройные и ясные, смысл их был совершенно очевиден. Но когда выходили наружу, превращаясь в фразы, с них сама собой спадала вся избыточность, шелуха, и оставалось только основное. Наверно, иногда спадало больше, чем следует.
– В отряде, – терпеливо дополнил он.
– Таких, за кого могу поручиться, шестеро. Во-первых, Арсений – он студент университета. Во-вторых, Гвоздь, литейщик с…
Грин перебил:
– Это после. Расскажете и покажете. Черный ход есть? Куда?
Она нахмурила лоб, сообразила.
– Вы про „Суздаль“? Да, есть. Через проходные дворы можно в сторону Хитровки уйти.
– Встречусь сам. Решу на месте. Чтоб в зале были ваши. Двое, лучше трое. Кто покрепче. Если уйдем с Рахметом через Маросейку, ничего. Если я один и через черный, это сигнал. Тогда убить. Смогут? Он ловкий. Если нет, я сам.
Игла поспешно сказала:
– Нет-нет. Они справятся. Им уже приходилось. Один раз шпика и еще провокатора. Я им объясню. Можно?
– Обязательно. Должны знать. Тем более на экс вместе.
– Так экс будет? – просветлела она. – Правда? Вы все-таки необыкновенный человек. Я… я горжусь, что помогаю вам. Не беспокойтесь, я все сделаю как надо.
Слышать это было неожиданно и оттого приятно. Грин поискал, что бы ей сказать такое же приятное, и придумал:
– Не беспокоюсь. Совсем.
В чайную Грин вошел без пяти минут девять, чтобы Рахмет имел время поволноваться и осознать свое положение.
Заведение оказалось бедноватым, но чистым низкая сводчатая зала, столы под простыми льняными скатертями, на стойке самовары и расписные подносы с грудами пряников, яблок и баранок.
Молодые люди – большинство в студенческих тужурках – пили чай, дымили табаком, читали газеты. Те, что пришли компанией, спорили, гоготали, кто-то даже пытался петь хором. При этом бутылок на столах Грин не заметил.
Рахмет устроился у маленького столика, подле окна, читал „Новое слово“. На Грина взглянул мельком и перелистнул страницу.
Ничего подозрительного ни в зале, ни на улице не просматривалось. Черный ход – вон он, слева от стойки. В углу у большого двухъярусного чайника сидят двое молчаливых парней. По описанию – Гвоздь и Марат, из боевого отряда. Первый длинный, мосластый, с прямыми волосами до плеч. Второй плечистый, курносый, в очках.
Грин неспешно подошел к окну, сел напротив Рахмета. Говорить ничего не стал. Пусть сам говорит.
– Здравствуй, – тихо сказал Рахмет, отложив газету, и поднял на Грина ясные синие глаза. – Спасибо, что пришел…
Слова он произносил странно, с пришепетыванием: „ждраштвуй, шпашибо“. Это у него передних зубов не хватает, заметил Грин. Под глазами круги, на шее царапина, но взгляд прежний – дерзкий и без тени виноватости.
Однако сказал:
– Я, конечно, виноват. Не послушал тебя. Но и получил за это полной мерой, да еще с довеском… Уж думал, не придет никто. Ты вот что, Грин, ты послушай меня, а потом решай. Ладно?
Всё это было лишнее. Грин ждал.
– Значит, так. – Рахмет со смущенной улыбкой поправил челку, заметно поредевшую со вчерашнего дня и приступил к рассказу.