– Уверяю вас, г-господин фон Зейдлиц, что я и есть Фандорин, – с преувеличенной кротостью, словно обращаясь к душевнобольному, сказал статский советник и обернулся к Бурляеву, залившемуся багровой краской. – Петр Иванович, скажите вашим людям, что меня можно б-больше не держать за локти. Штабс-ротмистр, где подполковник Модзалевский и ваши люди из охраны? Я должен всех допросить и записать показания.
– Допросить? Записать показания?! – сипло крикнул Зейдлиц, воздев к небу сжатые кулаки. – Какие к черту показания! Вы что, не понимаете? Он убит, убит! Боже, всему конец, всему! Надо бежать, надо поставить на ноги жандармерию, полицию! Если я не найду этого ряженого, этого мерзавца, этого… – Он захлебнулся и судорожно икнул. – Но я найду, непременно найду! Я оправдаюсь! Я землю, небо переверну! Иначе остается только пулю в лоб!
– Хорошо, – все так же мирно произнес Эраст Петрович. – Пожалуй, штабс-ротмистра я допрошу попозже, когда он придет в себя. А сейчас начнем с остальных. Пусть нам освободят к-кабинет начальника вокзала. Господ Сверчинского и Бурляева прошу присутствовать при дознании. Затем я отправлюсь с докладом к его сиятельству.
– Ваше высокородие, а как быть с покойником? – робко спросил державшийся на почтительном отдалении начальник поезда. – Такая важная особа… Куда его?
– Как куда? – удивился статский советник. – Сейчас прибудет т-труповозка, и в морг, на вскрытие.
* * *
– …после чего адъютант Модзалевский, первым пришедший в себя, побежал на станцию „Клин-пассажирская“ и отбил шифрованную телеграмму в Департамент п-полиции. – Пространный рапорт Фандорина приближался к концу. – Цилиндр, макинтош и кинжал отданы на исследование в лабораторию. Храпов в морге. Зейдлицу сделан успокаивающий укол.
В комнате стало тихо, только тикали часы, да подрагивали стекла под напором буйного февральского ветра. Генерал-губернатор древней столицы, князь Владимир Андреевич Долгорукой, сосредоточенно пожевал морщинистыми губами, подергал себя за длинный крашеный ус и почесал за ухом, отчего каштановый паричок слегка съехал на сторону. Нечасто доводилось Эрасту Петровичу видеть полновластного хозяина первопрестольной в такой потерянности.
– А уж этого мне питерская камарилья нипочем не простит, – тоскливо сказал его сиятельство. – Не посмотрят, что Храпов этот чертов, царствие ему небесное, и до Москвы-то не доехал. Клин ведь тоже московская губерния… Как, Эраст Петрович, ведь, пожалуй, что конец?
Статский советник только вздохнул в ответ.
Тогда князь обернулся к ливрейному, стоявшему у дверей с серебряным подносом в руках. На подносе были какие-то склянки, пузырьки и вазочка с эвкалиптовыми лепешечками от кашля. Звали слугу Фролом Григорьевичем Ведищевым, занимал он скромную должность камердинера, но не было у князя советника преданней и многоопытней, чем этот высохший старик с лысым черепом, в преогромных бакенбардах и золотых очках с толстыми стеклами.
А больше в просторном кабинете никого не было – только эти трое.
– Что, Фролушка, – дрогнув голосом, спросил Долгорукой, – на свалку пора? Да без почета, без милости. Со скандалом…
– Владим Андреич, – плачущим голосом сказал камердинер. – Да ляд с ней, с государевой службой. Уж, слава Богу, послужили, ведь на девятый десяток пошло… Не рвите вы себе душу. Ну, царь не пожалует, так москвичи добрым словом помянут. Шутка ли, двадцать пять годочков об них заботились, ночей не досыпали. Поедем в Ниццу, к солнышку. Будем сидеть на крылечке, прежние времена вспоминать, чего еще в наши-то годы…
Князь грустно улыбнулся:
– Не сумею я, Фрол, сам знаешь. Умру без службы, в полгода зачахну. Я потому и бодр пока, что Москва меня держит. И ладно бы хоть за дело, а то ведь ни за что погонят. В городе-то у меня все в полном порядке. Обидно…
У Ведищева в руках задребезжал поднос, по щекам обильно заструились слезы.
– Бог милостив, батюшка, может, пронесет. Чего только не было, а ведь выручал Господь. Эраст Петрович нам отыщет злодея, что генерала зарезал, государь и оттает.
– Не оттаает, – уныло протянул Долгорукой. – Тут вопрос государственной безопасности. Когда власти страшно, она никого не жалеет. Надо на всех страху нагнать, и особенно на своих. Чтоб в оба смотрели и чтоб ее, власти, больше, чем убийц боялись. Моя территория, мне и отвечать. Об одном только Бога молю: сыскать бы преступника побыстрее, своими силами. Хоть уйду без срама. Красиво служил и красиво закончу. – Он с надеждой посмотрел на чиновника особых поручений. – Как, Эраст Петрович, сумеете эту самую „БэГэ“ отыскать?
Фандорин помедлил с ответом и заговорил тихо, неуверенно:
– Владимир Андреевич, вы меня знаете, я п-пустых обещаний давать не люблю. У нас ведь даже нет уверенности, что убийца после совершенного им злодеяния отправился в Москву, а не в Петербург… В конце концов, действия Боевой Группы направляются именно из Петербурга.
– Да-да, верно, – грустно покивал князь. – Что ж это я, в самом деле. Супостатов этих весь Жандармский корпус вкупе с Департаментом полиции выловить не могут, а я к вам. Россия большая, злодей мог куда угодно податься… Уж простите сердечно. Знаете, как тонуть начнешь, то и за соломинку ухватишься. Опять же выручали вы меня неоднократно из самых аховых положений…
Статский советник откашлялся, несколько покоробленный сравнением с соломинкой, и произнес загадочным тоном:
– И все же…
– Что „все же“? – встрепенулся Ведищев, отставил поднос, быстренько вытер большущим платком заплаканное лицо, подсеменил к чиновнику поближе. – Или есть зацепка какая?
– И все же попытаться можно, – задумчиво проговорил Фандорин. – Даже должно. Я, собственно, и сам собирался просить ваше высокопревосходительство о п-предоставлении мне соответствующих полномочий. Убийца воспользовался моим именем и тем самым бросил мне вызов. Я не говорю уж о тех к-крайне неприятных минутах, которые мне по его милости довелось провести сегодня утром. К тому же я все-таки полагаю, что преступник из Клина направился именно в Москву. Сюда от места убийства всего час езды на поезде, мы и хватиться бы не успели. А в обратную сторону, до Петербурга, девять часов, то есть он и сейчас еще находился бы в пути. Между тем с одиннадцати часов объявлен розыск, все станции перекрыты, железнодорожная жандармерия проверяет пассажиров на всех поездах в радиусе трехсот верст. Нет, не мог он в Петербург податься.
– А может, он вовсе железкой не поехал? – усомнился камердинер. – Сел себе на лошадку и потрюхал в какой-нибудь Замухранск – отсидеться, пока шум не поутихнет?