— Вот, послушай, дорогая Маргарет, — сказал он, обхватив ее одной рукой за талию.
Она схватила его руку и крепко сжала ее, но не могла ни поднять головы, ни даже осмыслить, что он читает, — так велико было ее внутреннее смятение.
— Это речь одного из приходских сельских священников, такого же, как я. Она написана мистером Олдфилдом, священником из Карсингтона в Дербишире, около ста шестидесяти лет тому назад. Его испытания закончились. Он вел честную борьбу. — Последние два предложения он произнес тихо, будто для себя. Потом стал читать громко: — «Когда вы не можете больше продолжать свою работу, не оскорбляя Бога, не позоря религии, не греша против чести, не раня совесть, не разрушая свой мир, не рискуя потерять свое спасение, — словом, когда условия, в которых вы должны отправлять — если вы будете отправлять — свои обязанности, греховны и не оправданы Словом Божьим, вы можете, нет, вы должны верить, что Бог предназначил вам молчание, отрешение и уход в сторону к вящей славе Своей и торжеству благого Евангелия. Когда Бог не желает использовать вас одним образом, Он будет использовать вас по-иному. Душа, что желает служить Ему и почитать Его, никогда не упустит возможности сделать это, к тому же вы не должны ограниченно понимать завет Израилев, думая, что у Него есть только один путь, которым вы можете Его прославлять. Он может принять ваше молчание так же, как и молитвы; ваш уход так же, как и ваш труд. Прославлять Бога без притворства есть великая служба и исполнение тяжелейшего долга, что отпустит наименьший грех, хотя этот грех учит нас и дает нам возможность исполнить этот долг. Не будет тебе благодарности, душа моя, если ты примкнешь к извращающим Слово Божье, к дающим ложные обеты и будешь притворяться, что можешь еще оставаться священником».
Пока он читал это, усматривая в тексте нечто большее, что нельзя было выразить словами, он принял решение для себя, чувствуя, что утвердился в своих помыслах и уверовал в свою правоту. Но, замолчав, он услышал подавленные всхлипывания Маргарет, и его отвага уступила место острому чувству жалости.
— Маргарет, дорогая, — сказал он, привлекая ее к себе, — вспомни о первых мучениках, вспомни о тысячах страдальцев.
— Но, отец, — сказала она, внезапно поднимая покрасневшее, залитое слезами лицо, — первые мученики страдали за правду, тогда как ты… О милый, милый папа!
— Я страдаю во имя совести, мое дитя, — сказал он с трепетным достоинством, которое происходило от острой чувствительности его характера. — Я должен делать то, что велит мне моя совесть. Я долго мирился с самобичеванием, которое пробудило бы любой ум, менее вялый и трусливый, чем мой. — Он покачал головой, продолжив: — Твоя бедная мать так желала перемен, но ее желания оказались подобны содомским яблокам, они привели меня к этому трудному решению, за которое я должен быть и, надеюсь, буду благодарен. Уже почти месяц, как епископ предложил мне другую должность. Если бы я принял ее, мне нужно было бы заново подтвердить свою приверженность догматам нашей Церкви. Маргарет, я пытался сделать это. Я пытался удовольствоваться простым отказом от повышения, тихо оставаясь здесь, заглушая голос моей совести. Да простит меня Бог!
Он встал и заходил туда-сюда по комнате, жестоко порицая себя, но Маргарет его почти не слышала. Наконец он сказал:
— Маргарет, я вернусь к прежнему печальному известию: мы должны покинуть Хелстон.
— Да, я поняла. Но когда?
— Я написал епископу, по-моему, я уже говорил тебе об этом, но я забываю сейчас некоторые вещи, — сказал мистер Хейл, упав духом, как только разговор зашел о прозе жизни. — Я написал ему о своем намерении уйти в отставку. Он был достаточно добр, он уговаривал меня, но все бесполезно, бесполезно. В сущности, он повторял все мои доводы. Я буду вынужден довести до конца вопрос о снятии сана, и я лично навещу епископа, чтобы попрощаться с ним. Это будет испытанием, но горше, намного горше будет расставание с моими дорогими прихожанами. Уже назначен помощник викария, некий мистер Браун. Он приедет завтра и остановится у нас. В следующее воскресенье я проведу свою прощальную службу.
«Стоило ли это предпринимать так поспешно? — подумала Маргарет. — Но возможно, поспешность и к лучшему. Промедление только доставило бы лишние муки. Пусть лучше вот так сразу оглушит, чем переносить все эти приготовления, которые теперь, похоже, близки к завершению».
— Что говорит мама? — спросила она, глубоко вздохнув.
К ее удивлению, отец, не ответив, вновь заходил по кабинету. Наконец он остановился и произнес:
— Маргарет, я жалкий трус, я не могу причинять ей боль. Я хорошо знаю, что и без того замужество твоей матери оказалось не тем, на что она надеялась, что имела право ожидать, а это окажется таким ударом для нее, который у меня не хватит мужества и сил нанести. Ей необходимо объяснить, хотя бы сейчас, — сказал он, с тоскою глядя на дочь.
Маргарет была ошеломлена тем, что ее мать ничего не знает, хотя дело зашло уже так далеко.
— Да, в самом деле нужно, — ответила Маргарет. — Возможно, она не… О да! Она, конечно же, будет потрясена. — Маргарет снова ощутила всю силу удара, когда попыталась представить, что почувствует мать. — Куда мы едем? — спросила она наконец.
— В Милтон, на север, — ответил он с унылым безразличием, так как почувствовал, что хотя любовь дочери ненадолго принесла ему утешение, сама она тем острее ощущала болезненный удар.
— На север, в Милтон! Фабричный город в Даркшире?
— Да, — ответил он тем же подавленным, отстраненным тоном.
— Почему туда, папа? — спросила она.
— Потому что там я смогу заработать на хлеб для семьи. Потому что там я не знаю никого и никто не знает Хелстон, никто не напомнит мне о нем.
— На хлеб для семьи! Я думала, что у вас с мамой есть… — Она остановилась, увидев глубокие морщины на лбу отца.
Но он, движимый мгновенным чутьем, увидел на ее лице, как в зеркале, отражение его собственного уныния и подавил его усилием воли.
— Я все расскажу тебе, Маргарет. Только помоги мне сообщить об этом матери. Я сделаю все, что угодно, кроме этого. При мысли о ее страдании мне делается дурно от страха. Если я расскажу тебе все, возможно, ты сможешь передать это ей завтра. Меня не будет весь день — пойду прощаться с фермером Добсоном и бедняками в Брейси-Коммон. Тебе это очень не по душе, Маргарет?
Маргарет это было совсем не по душе, она больше всего на свете хотела избежать подобного объяснения. Она не смогла ответить сразу, и ее отец снова спросил:
— Тебе это очень неприятно, да, Маргарет?
Она собралась с силами и сказала решительно:
— Это тяжело, но должно быть сделано, и я постараюсь это сделать. Тебе предстоит еще много неприятных дел.
Мистер Хейл уныло покачал головой и пожал ей руку в знак благодарности. Маргарет снова чуть не расплакалась от расстройства. Чтобы избавиться от тяжких дум, она сказала:
— Теперь расскажи мне, папа, какие у нас планы. У тебя и мамы есть немного денег независимо от приходского жалованья, не так ли? У тети Шоу есть, я знаю.