— Я полагаю, они хотят больше зарабатывать? — спросил мистер Хейл.
— Это только прикрытие. Но на самом деле им самим хочется быть хозяевами, а хозяев превратить в рабов. Они всегда лелеют подобные мысли, и каждые пять или шесть лет случается столкновение между хозяевами и рабочими. Я предполагаю, что на этот раз им придется столкнуться с чем-то новым. Если они забастуют, то не смогут вернуться обратно на свои рабочие места. У хозяев есть одна-две идеи, как надолго отбить у рабочих охоту бастовать.
— Разве это не накалит атмосферу в городе? — спросила Маргарет.
— Несомненно, но уверена, вы не трусиха, не так ли? Милтон не место для трусов. Как-то раз мне пришлось прокладывать дорогу через толпу разъяренных мужчин, которые клялись, что убьют Макинсона, если он рискнет высунуть свой нос с фабрики. А он не знал ничего об этом, и нужно было его предупредить, иначе он бы погиб. Для такого дела лучше подходила женщина, поэтому пошла я. А когда я вошла, то не могла выйти. Тогда я поднялась на крышу, где были сложены камни, чтобы кидать их на головы толпы, если они попытаются взломать двери фабрики. И я бы подняла эти тяжелые камни и бросила бы их так же хорошо, как и мужчина, но я упала в обморок из-за всего того напряжения, через которое мне пришлось пройти. Если вы живете в Милтоне, вы должны научиться быть храброй, мисс Хейл.
— Я сделаю все, что смогу, — ответила Маргарет, сильно побледнев. — Я не знаю, храбрая я или нет, пока не испытаю себя. Но боюсь, что я, должно быть, трусиха.
— Южане часто боятся того, что наши жители Даркшира называют жизнью и борьбой. Но когда вы проживете десять лет среди людей, которые давно затаили на вас злобу и только и ждут возможности расплатиться, вы узнаете, трусиха вы или нет, помяните мое слово.
Мистер Торнтон в тот же вечер пришел к мистеру Хейлу. Его провели в гостиную, где мистер Хейл читал вслух жене и дочери.
— Я принес записку от матери, и, кроме того, я хотел извиниться за то, что не нашел вчера времени прийти к вам. В записке — адрес доктора Дональдсона, который вы просили.
— Спасибо, — сказала Маргарет поспешно, протягивая руку, чтобы взять записку: ей не хотелось, чтобы мама слышала, что они интересовались адресом доктора.
Она была рада, что мистер Торнтон, казалось, немедленно понял ее. Он отдал ей записку без единого лишнего слова.
Мистер Хейл заговорил о забастовке. Мистер Торнтон тут же помрачнел, и его лицо стало таким же упрямым и суровым, как лицо миссис Торнтон в худшие минуты. Эта перемена не ускользнула от взгляда Маргарет и не обрадовала ее.
— Да, дураки будут бастовать. Пускай. Это нас вполне устраивает. Мы дали им шанс. Они считают, что торговля процветает, как в прошлом году. Мы видим шторм на горизонте и приспускаем паруса. Но из-за того что мы не объясняем причины наших поступков, они не верят, что мы действуем разумно. Кое-кто считает, что мы должны предоставить им видимость свободы и рассказать, собираемся ли мы тратить или экономить деньги. Хендерсон попытался обмануть своих рабочих в Эшли, но ему это не удалось. Ему, скорее всего, нужна была забастовка, это вполне совпадало с его планами. Поэтому, когда его рабочие пришли требовать пять процентов надбавки к зарплате, он сказал им, что подумает об этом и даст им ответ в день зарплаты. Конечно, зная заранее, каким будет его ответ, он думал, что таким образом усилит их самомнение. Однако он не до конца их понял, они что-то слышали о трудностях торговли. Поэтому они пришли в пятницу и отказались от своих требований, и теперь фабрика продолжает работать. Но мы, милтонские промышленники, сегодня сообщили рабочим о своем решении. Мы не повысим зарплату ни на пенни. Больше того, мы говорим им, что будем вынуждены снизить зарплату. Вот как обстоят дела, теперь мы ожидаем их следующих действий.
— И что будет? — спросил мистер Хейл.
— Я полагаю, всеобщая забастовка. Представьте, мисс Хейл, через несколько дней вы не увидите в Милтоне дыма.
— Но почему? — спросила она. — Разве вы не могли им объяснить причины, из-за которых торговля идет плохо? Я не знаю, правильно ли я выразилась, но вы поймете, что я имела в виду.
— Вы отчитываетесь перед вашими слугами за ваши расходы или за экономию ваших собственных денег? Мы — собственники капитала, и у нас есть право решать, что делать с деньгами.
— Человеческое право, — ответила Маргарет очень тихо.
— Прошу прощения, я не слышал, что вы сказали.
— Я бы не хотела повторять свои слова, — сказала она, — они относятся к чувству, которое, я думаю, вы не разделяете.
— Почему бы вам не испытать меня? — попросил он.
Ему вдруг захотелось осмыслить, что она сказала. Она подосадовала на его упрямство, но не стала упорствовать, чтобы не привлекать лишнего внимания.
— Я сказала, что у вас есть человеческое право. Я имела в виду, что, кажется, нет никакой причины, кроме религиозной, почему вы не должны делать то, что нравится, с вашими деньгами.
— Я знаю, мы различаемся в нашем понимании религии, но разве вы не будете уважать меня за то, что у меня тоже есть мнение, хотя и не такое, как ваше?
Он говорил приглушенным голосом, как будто бы для нее одной. Маргарет не хотелось, чтобы он обращался исключительно к ней. Она ответила, повысив голос:
— Думаю, мне проще будет понять ваши религиозные суждения, когда я увижу их в деле. Я согласна, нет такого человеческого закона, который помешал бы работодателям тратить свои деньги согласно своим желаниям. Но в Библии есть несколько отрывков, которые убеждают меня, что, поступая так, вы скверно выполняете свой долг руководителя этих людей. Тем не менее я так мало знаю о забастовках, о зарплате, о капитале и труде, что мне лучше не говорить об этом с таким политическим экономистом, как вы.
— Нет, тем больше причин поговорить, — сказал он пылко. — Я буду только рад объяснить вам все, что может показаться неправильным или непонятным незнакомцу, особенно в такое время, когда наши поступки обсуждаются любым писакой на страницах газет.
— Спасибо, — холодно ответила она. — Конечно, в первую очередь я спрошу совета у отца о том, как мне следует поступать, живя в таком странном обществе.
— Вы считаете его странным. Почему?
— Я не знаю, наверное, я еще не привыкла к здешним обычаям. Я вижу два класса, которые зависят друг от друга во всем и в то же время всегда поступают так, чтобы нанести максимальный ущерб друг другу. Я прежде никогда не слышала, чтобы две группы людей отзывались друг о друге с таким пренебрежением.
— От кого вы слышали пренебрежительный отзыв о владельцах фабрик? Я не спрашиваю, от кого вы слышали пренебрежительный отзыв о рабочих, потому что вижу, что вы решительно не желаете понимать того, о чем я говорил во время прошлого визита к вам. Но от кого вы слышали о жестокости хозяев?
Маргарет покраснела, потом, улыбнувшись, ответила:
— Я не люблю, когда меня допрашивают. Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос. Кроме того, это не имеет отношения к делу. Поверьте мне на слово, я слышала об этом от самих рабочих или, может быть, только от одного рабочего. Он говорил, что не в интересах работодателей платить ему больше, иначе он сможет иметь свой счет в сберегательном банке, а это сделает его более независимым.