Какое дело Вячеславу Извольскому до этих безработных?
Разве не он скупал у них акции за гроши, намеренно задерживая зарплату? Разве не он, когда бывший директор стал плакать и напоминать об элементарной верности, ответил: «Если тебе нужна верность — пойди заведи себе пуделя»?
Вячеслав Извольский стоил сейчас полмиллиарда долларов. У него была вилла в Ницце, квартира в Париже и куча денег на банковском счету в Швейцарии. Он мог продать завод банку «Ивеко», получить эти полмиллиарда, и свалить за границу.
Странное дело — в эту минуту Вячеслав Извольский, которого не без основания считали эгоистом и подлецом, словом — законченным удачливым бизнесменом, ни минуты не думал о собственной безопасности. Только о пустой литейке и немного — о безработных литейщиках.
Черная «Ауди» Извольского остановилась у ворот цеха горячего проката.
Начальник цеха сказал, что валки прокатного стана уже ни к черту не годятся, цех было пора закрывать на профилактический ремонт, и гендиректор своими глазами хотел посмотеть на состояние валков.
Извольский вошел внутрь. Цех был почти безлюден — в пяти шагах от Извольского тянулась полуторакилометровая лента стана. Далеко-далеко, в семистах метрах, на ролики с грохотом выкатился вишневого цвета сляб, и полетел над валками, стремительно удлиняясь и вытягиваясь, как щупальце спрута. За ним мгновенно наливалось красным светом и тут же гасло тело дорожки. За прозрачной стеной по раскаленной стали били потоки воды, фонтаны пара взлетали к потолку. Горячий, парной лист снова вылетел на волю в трех метрах от гендиректора, скользнул в щель и начал где-то внизу наматываться на огромную бобину.
Начальник смены, заметивший гендиректора, уже шел ему навстречу и кричал что-то, неслышное в грохоте механизмов. Потом лицо его вытянулось, и он ткнул рукой в направлении выхода.
Извольский оглянулся. Шофер «Ауди» с исказившимся лицом жал на руль, но шум прокатного стана видимо заглушал сигналы. Потом «Ауди» сорвалась с места и поехала прямо в ворота цеха.
Она не успела доехать. Одна из шин беззвучно разорвалась, стекло осыпалось, и «Ауди», закрутившуюся волчком, шваркнуло о ребро ворот. В следующую секунду в квадрате светлого воздуха появились двое, в черных масках и с автоматами в руках.
Горячекатанный лист кончился. Край бывшего сляба исчез с прокатного стана и с разрывающим уши грохотом завертелся на бобине.
Автоматчики начали стрелять. Грохот незакрепленного стального листа, бьющегося об опоры, заглушал слабый голос «калашникова». Извольский видел, как стальные пули высекают искры о дымящийся конвейер, приподнятый на полметра над полом цеха.
Над станом вздыбилась невысокая полутораметровая лесенка, — и по этой-то лесенке бросился Извольский. Лесенка вдруг показалась бесконечной, уже на той стороне стана что-то, не то пуля, не то жар от проката, — обожгло руку, Извольский понял, что следующая пуля будет в него, и разжал ладони. Еле слышная очередь пронеслась где-то надо головой, а потом Извольский начал падать мимо лесенки, вниз, в яму, мимо старых пультов и трехметровых рулонов с парящим прокатом. Он страшно ударился, что-то хрустнуло, и Извольский, взвизгнув от боли, упал на грязный, пахнущий свежей сталью пол.
Новая порция проката пролетела через валки и заспешила к бобинам. Автоматчик бросился вслед за директором. Он был легче и сильнее Извольского и поэтому не полез на лесенку, а перепрыгнул через метровое препятствие. То ли он никогда не был на меткомбинате, то ли был увлечен азартом, естественным для вооруженного человека, преследующего человека безоружного, — а только уже в прыжке он сориентировался и понял, что с той стороны стана — не ровный пол, а глубокая четырехметровая яма.
Киллер извернулся в воздухе и приземлился прямо на вибрирующую ленту проката. Этого не стоило делать. Возможно, автоматчика ввел в заблуждение серый цвет прошедшего через тонны воды металла, — но даже сейчас, в самом конце дорожки, температура листа составляла не меньше восьмисот градусов. Это было в полтора раза меньше прежней температуры сляба. Но это было на сто градусов больше температуры костра, на котором сожгли Коперника. От толчка киллер упал на колени. Его брюки вспыхнули, словно облитые бензином. Киллер дико закричал, но грохот стана заглушил его крики, как только что глушил выстрелы. Киллер попытался спрыгнуть, но не успел. Серая дымящаяся лента въехала под валки, расплющивающие двадцатисантиметровый сляб в тонкую ленту шестнадцати миллиметров толщиной. Крик киллера оборвался.
Его коллега в ужасе бросил автомат и кинулся наутек.
Извольский, в яме, поднял голову. Выстрелов не было видно. Со всех сторон к яме сбегались рабочие. На огромную бобину вместе со стальным листом наматывалось что-то полужидкое, метров двадцать длиной. Отвратительно пахло горелой человечиной, и с бобины на Извольского упало несколько капель вареной крови.
Извольский попытался подняться, и нога в щиколотке отозвалась острой болью. В голове мелькнула дикая и какая-то совершенно неконгруэнтная мысль: «Интересно, испорчен рулон или нет?»
Потом Извольский согнулся пополам, и утренние блинчики с кофе неудержимо поперли из него наружу.
* * *
Вернувшись вечером домой, Денис обнаружил, что в комнате его беззастенчиво и нагло рылись.
Неизвестные воры не прельстились ни телевизором, ни новой японской плитой, ни мешком с сахаром — обычным объектом вожделений обнищавших чернореченцев.
В комнате было перевернуто все — даже подушки разлетелись перьями по деревянному полу. Вряд ли незваные визитеры нашли, что искали, иначе разгром прервался бы на половине. Впрочем, тремястами рублями, лежавшими в верхнем ящике стола, гости не пренебрегли.
Можно было, конечно, предположить, что в комнате рылись бандиты. И что Негатив нарочно взял его с собой на стрелку, чтобы его люди без помех обыскали хату Чижа. Но с другой стороны, такое дело не поручишь первому встречному, а все близкие люди Негатива уехали в Вычугаевку вместе с ним. Кто же, получается, рылся?
Денис рассеянно пнул выпотрошенный, как курица, ящик стола, и вышел в огород. Вечернее солнце каталось в небе, как яичный желток на раскаленной сковородке, просторный, сплошь картошкой засаженный огород был окаймлен редкими сливами и яблонями.
За забором сухонькая соседка полола репку.
— Агафья Никитишна! — окликнул ее Денис.
Женщина поднялась и некоторое время изучала его недоуменно.
— Это кто? — спросила она, — неужто Дениска?
— Я самый. Агафья Никитишна, вы давно в огороде?
— Да уж с самого утра, — сказала женщина. — Сейчас сушь такая, — вот, утром поливала, потом…
— Вы не знаете, — перебил Денис, — мать куда ушла?
— А в церковь, сынок.
— Какую? Разве здесь церковь есть?
— А в Ахтарске тамошний директор храм возвел, — с трепетом в голосе объяснила соседка, — вот она и пошла свечку за Вадика ставить. Все тебе хотела сказать, а ты, вишь, дома не ночевал.