— Боря, коньяку выпьете? — спросила Лизанька у подвижного толстяка — и тут Дмитрий Олегович узнал его, и снял защиту. Ему, циничному шемобору, не знающему страха, не ведающему жалости, лишенному радости испытывать многие простые человеческие чувства, вдруг захотелось, чтобы этот человек, которого он прежде видел лишь на экране телевизора, обратил на него внимание, подошел к нему и они бы по-дружески поговорили о пустяках. Но знаменитый артист не заметил его — видимо, он думал над тем, как обогатить роль.
Порфирий Сигизмундович вернулся от китайцев и объявил очередной дубль.
На этот раз бесплатные студенты бежали сносно, зато Борису было велено «не пороть отсебятины и идти по сценарию».
Борис делал шаг и на все лады твердил «Теперь пора…»
Студенты всё бегали и бегали, они так наловчились раскрывать на бегу зонты, что это уже больше походило на современный танец, а не на стихийное бегство от дождя. Но Порфирий был недоволен.
— Это что ещё за цирк китайских фонариков? Не надо вот этого автоматизма!
Чтобы взбодрить китайцев, он вдруг кинулся им наперерез, рыча и размахивая руками, то и дело восклицая: «Я дракон!! Я дракон!!» Вместо того чтобы бежать от него ещё шибче, студенты остановились, побросали зонтики, и захохотали, уперев руки в колени.
Режиссёр бушевал и рвал на себе ветровку.
Лизанька принесла ему коньяка и валидола. Коньяк он взял, от лекарства отказался.
Вымокшие насквозь статисты смотрели на него с завистью.
— Так, а что у нас массовка в таком виде? — наконец спросил Порфирий Сигизмундович, указывая на китайцев, — Они же до нитки промокли. Зачем им теперь зонты раскрывать, зачем бежать? Не верю я им! А ну-ка, переоденьте их и высушите фенами!
Студенты припустили в сторону автобуса.
— Вот так надо бежать! В следующий раз так и бегите! — крикнул им вслед режиссёр, а потом повернулся к длинному худому человеку в подтяжках, скрывающемуся под бутафорским зонтом: — Теперь твой эпизод.
Худой с неприязнью посмотрел на Порфирия.
— Давай, давай, вылезай, — не глядя уже на него, ответил режиссёр и повернулся к знаменитому толстяку: — Вы, Борис, гениально сегодня выступили. Впрочем, как и всегда. Не смею больше подвергать опасности ваше драгоценное здоровье.
Артист молча пожал плечами и удалился под тенты.
Зябко ёжась, обладатель подтяжек выбрался из-под спасительного зонта под холодный октябрьский дождь.
— Вот, вот, хорошо! — подбадривал его режиссёр. — Пока я тебе верю. Камера!
Эпизод, на взгляд Дмитрия Олеговича, был пустяковый: персонаж топтался на месте, глядел куда-то вбок, вытягивал шею, делал попытку дать дёру, но потом снова возвращался на место и опять глядел вбок. Но капризному Порфирию снова что-то не понравилось.
— Ты промок?
— А вы что, не видите? — огрызнулся обладатель подтяжек.
— Нет! Не вижу! Я тебе не верю! Ты не промок, ты обмочился — и переминаешься с ноги на ногу! Ну выругайся хотя бы! Ты швед? Ругайся по-шведски. Ты промок, но полон решимости идти до конца. Обогащай роль! Будь художником, а не марионеткой!
Он дёрнул артиста за подтяжки. Худой «швед» нелепо взмахнул руками, и чуть не полетел в грязь.
— Ну, разозлись! Давай, крикни «перкеле» какое-нибудь!
— Перкеле — это по-фински, — не выдержал Дмитрий Олегович и сделал шаг вперёд.
— Да-а? — с интересом взглянул на него режиссёр. — А по-шведски как?
— Jävlar vad det regnar!
— Ну и что это значит?
— Что-то вроде «Чёрт побери, пошел дождь».
— И всего-то?
— Для шведа это звучит как для нас. — Он сделал несколько шагов вперёд и прошептал пару фраз режиссёру на ухо.
Порфирий довольно ударил себя руками по бокам.
— Запомнил? — строго спросил он у «шведа», а потом, повернувшись к незнакомому умнику, передал ему свой айпад, — Ну-ка, запиши для меня, как это пишется и как произносится, он же ни черта не запомнил, по глазам вижу. И то, что ты мне по-русски нашептал, — тоже запиши!
Дмитрий Олегович прилежно записал и то, и другое. Звучное ругательство, которому ещё в школе обучил их с Джорджем один хулиган, по-прежнему имело успех у публики.
— Значит, стоишь, мокнешь тут — и бормочешь себе под нос эту абракадабру, — приказал режиссёр обладателю подтяжек.
— Но этого нет в сценарии! — робко возразил тот.
— И что? Теперь — есть. Ну-ка, впиши в сценарий, — повелительный жест в сторону Лизаньки. — Как они мне надоели все, — это уже неожиданному единомышленнику, Дмитрию Олеговичу.
— Отдохнуть бы вам, — задушевным тоном сказал тот, — Давайте посидим где-нибудь. Я вас по-шведски научу ругаться. По-фински вы и без меня умеете.
Режиссёр поглядел на небо. Поглядел на посиневшего от холода «шведа». Поглядел на Лизаньку, выискивающую в распечатке сценария свободное от карандашных пометок место для того, чтобы вписать очередные изменения. Поглядел на Бориса, привалившегося к обогревателю и задремавшего под тентом. И согласился.
Продолжить знакомство решено было в ближайшей рюмочной на Галерной.
Дмитрий Олегович уже предвкушал победу — да что предвкушал, она была уже у него в кармане.
— А с французским у вас как? — спросил режиссёр. — У нас консультант какой-то… Пьющий очень. Он когда консультирует, а когда в автобусе спит.
— Нет, французского не знаю.
— Жаль, жаль. А я-то поверил, что вы — моё спасение от этой банды недоумков, — всхлипнул Порфирий Сигизмундович и заказал рюмку водки и стакан чёрного чая.
При слове «поверил» шемобор прислушался к себе и попробовал подумать по-французски. Ничего, кроме «Пуркуа бы и не па?», в голову не приходило.
Дальнейший разговор ещё больше разочаровал его.
— Верю! Верю! Верю! — на все вопросы отвечал режиссёр, ставший вдруг милым и ручным, как объевшийся сметаны дворовый котёнок. Но небо не падало на землю, и свиные рыла не заглядывали в окна, и золотые монеты не высыпались из перевёрнутого вверх дном, опустевшего стакана.
— А верите, что я — шах персидский инкогнито? А что нам сейчас в подарок от заведения бутылку шампанского принесут? А верите, что у меня в кармане — волшебное кольцо?
— Верю! Верю! Верю! Мне так хочется верить вам…
Всё это было лишь досадным совпадением. Да и не мог Эрикссон знать, что неугомонный Порфирий Сигизмундович будет снимать эпизод возле Медного всадника именно тогда, когда Дмитрий Маркин окажется рядом. А если не праздновать преждевременную победу и внимательно перечитать условия задачи, то искать «товарища лектора» надобно всё же «внутри», а не «около». А кто может сидеть внутри фигуры Петра?