– Вез в один ресторан, вези в другой, плачу пля вдвое, – сказал мужчина.
– Моя не понять, что ваш иметь в виду, – сказал Санду озадаченно.
– Я тебя сейчас поимею и ты сразу овца поймешь что моя иметь в виду козлодорас ты! – сказал мужчина.
Педераст, понял Санду. Сказал:
– Ой, сверху угроза быть! – сказал он.
Мужчина задрал голову вверх, и Санду изо всех сил ударил его монтировкой по лбу. Треснула кость, брызнула кровь. Мужчина упал на асфальт, дрыгнул два раза ногой и затих, прошептав напоследок»… шаурма… бастурма… восток петруха дело млядь сироп в горной деревушке варя перчик фотосесси… пидара… в жо… ф-ххх».
Хоть мужчина и затих, Санду на всякий случай переехал его два раза.
И только потом отправился в пункт назначения.
* * *
…там, в ресторане, – где играла живая музыка, кушали люди во фраках, и бегал на сцене какой-то светловолосый толстенький педераст с криками «я натуральный блондин на всю страну такой один», – Санду ждала красивая, ухоженная женщина в беретике и, почему-то, с фотоаппаратом. Она проводила его на кухню, и велела челяди разгружать фуру.
– Белоника, она же Ника, она же Вероника, – сказала она и протянула Санду руку.
– Какой смешной, – сказала она, глядя, как Санду пытается пожать руку, протянутую на уровне рта.
– Целуй, глупыш, – сказала она снисходительно.
– Да нет, по-братски, как в щеку, – сказала она, когда Санду и впрямь попытался поцеловать руку по-настоящему, с языком.
– Да нет, не в щеку, – сказала она, хлестким ударом остановив Санду, полезшего целоваться в щеку.
– Да ты что, молдаван что ли, любезный?! – сказала она.
– Как ваша догадаться?! – сказал Санду.
Дама покачала головой, и села за, почему-то, стеклянный столик. Постучала легонько по тыкве из тех, что привез Санду. С лукавой улыбкой глянула на вырезанный кружочек, который Санду заткнул обратно.
– Это… чтобы товар попробо… и наилучший привезти… – сказал Санду, краснея.
– Еще бы, иначе-то ведь не нафаршируешь, – сказала дама задумчиво.
Тюкнула по тыкве легонечко, и та вдруг развалилась напополам. Чудны дела твои Господи, подумал Санду. Посреди тыквы лежали три аккуратных пакетика с белым порошком.
– Это она в пути высохла? – сказал Санду.
– А-ха-ха, – рассмеялась дама.
– Смешно, – сказала она.
– А ты, любезный, не такой молдаван, каким кажешься, – сказала она.
Разорвала пакетики, и глубоко вдохнула пыль, поднявшуюся над столом. Рассмеялась еще раз.
– Эх, малыш, малыш, – сказала она.
– Бургундия, Нормандия, Гасконь или Прованс, – сказала она.
– И в ваших жилах тоже есть огонь, – сказала она.
– Но умнице фортуне ей Богу не до масла, – сказала она.
– Если то достали из холодильника замороженным и бросили на сковороду с холодными яйцами, – сказала она.
– А их ведь, миляга, греть надо чтобы омлет блядь получился стоящим– сказала она.
– Пучок там шалфея, петрушки, кинзы, киндза-дзы, и если раньше на колготках стрелка была, их ведь хер выкинешь, – сказала она.
– А нынче что ни тыква то блядь порошок, и все радостнее и радостнее жить простому народу, – сказала она.
– Вот, прямо скажем, мне всегда хотелось знать, откуда на Сицилии такие мм-м-м-м травы… травы вешние, нездешние… – сказала она, грустнея на глазах.
Достала откуда-то упаковку трав – душисто запахло лугами, видимо, сицилийскими, подумал Санду, – и свернула себе папиросу. Закурила. Потом, почему-то, снова высохшей тыквы понюхала. Сфотографировала Санду. Хихикнула. Глянула, как помощники складывают в углу тыквы.
– Тыквы тыквы, а дороже блядь чем ананас, – сказала она.
– Главное, милок, не внешность, а внутреннее содержание, – сказала она.
– Знаешь народную мудрость, молдаванчик? – сказала она.
– На своем поле и тыква – ананас! – сказала она.
Потянулась записать в блокнот, но упала. Не расстроившись, уткнулась лицом в столик, повеселела снова.
– Кормить людей, дружочек, это не поле перейти. – сказала она.
– А откуда вы про поле знаете? – покраснев, спросил Санду.
– Я о жратве все знаю, от а до я, – сказала она.
– Ты мальчишечка нам тыкву из Прованса привез? – сказала она.
– Ну я эээ – сказал Санду.
– Тыква, Прованс, шампанское, ананас… – задумчиво сказала дама.
– Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском, – сказала она, размахивая рукой, словно дирижер.
– И кокосы лядь в тыкве, и кокос в молоке, – сказала она.
–… странно, если завсегда стихов хочется как разговеешься, наутро все кажется пресным, как маца, – сказала она.
– Маца-дрица-ца, – сказала она.
– Дальше не придумывается, – сказала она.
– Эх, мальчишечка, жизнь олигархии в условиях гнета единоначальной диктатуры горька, словно просроченное оливковое масло, – сказала она.
– Скушай, мальчик, рыбку, ее утром выловили в ледяных водах озер Финляндии и привезли в Москву еще живой, – сказала она.
– Финская блядь военнопленная, – сказала она и расхохоталась.
Видимо, воды озера и правда были ледяными. Рыба оказалась замороженной треской. Санду вежливо отгрыз кусочек. Дама насыпала себе еще тыквы, и щелкнула пальцами. В кухню внесли гигантский арбуз. Санду поморщился.
– Нечего морщиться, – сказала дама.
– В этом арбузе зелени на три лимона, – сказала она.
– Это отвезешь туда, откуда привез тыквы, – сказала дама.
Санду взял арбуз, и стал было прощаться. Дама насыпала горсть сухой тыквы и протянула.
– Угощайся, малыш, нюхай, – сказала она.
* * *
Дальнейшие свои три дня в Москве Санду помнил смутно.
Началось все с того, что он принес арбуз к себе в гостиницу, ни с кем по пути не разговаривая и не спуская с ягоды глаз, как велела дама в берете. Хотя о какой ягоде она говорила, Санду не очень понимал, арбуз ведь овощ, как тыква, это все знают. Вспомнив о тыквах, Санду взгрустнул. Глядя на арбуз, он решил, что просто зажмурится и будет думать о тыквах и что это вовсе не измена. Он так и сделал.
Но, сколько о тыкве не думай, арбуз оказался арбузом. Не тугим, хлюпким, чересчур… свободным. Правда, в самой глубине Санду почувствовал что-то жесткое и, как будто, суховатое.
Это оказались несколько огромных пачек долларов в целлофане.
Санду понял, что перед ним очередное – после тыквы Астра Шесть ноль Девять Два – чудо природы.