— Я примерно догадываюсь, кто эти друзья.
— Ничего подобного. Вы не можете знать и не узнаете — незачем. Могу только сказать, что эти люди не граждане России. Да и вообще… я очень хорошо прикрыт. Вот например: вы узнаете этого человека?
Он извлек из кармана цветную фотографию, на которой был изображен грустный мужчина лет тридцати пяти. Он имел неправильные черты лица, оттопыренные уши и некрасивую улыбку — один передний верхний зуб наезжал на другой.
Несмотря на молодость, он уже начинал лысеть — высокий лоб интеллектуала переходил в прилизанные залысины, которые их обладатель старался стыдливо прикрыть редкими светлыми волосами.
— По всем правилам жанра это должны быть вы, — сказала я.
— Да, — кивнул Шумилин. — Это на самом деле я. А Катя так и не смогла приспособиться к моему новому облику. Она говорила, что меня испортили… сделали слишком красивым для нее.
— И тогда она с вами развелась.
— Вот именно. Я женился на молодой. Но ни на секунду я не забывал, кому я обязан жизнью и новым лицом. Да они и не давали забыть. Потому что мое возвращение в Тарасов было началом прекрасно спланированной и обеспеченной всем необходимым операции. Ее инициировал еще генерал Дудаев.
Я мельком посмотрела на него и подумала, что, пожалуй, мое первоначальное впечатление — когда я увидела его здесь, в Чечне, — верно. Он в самом деле какой-то ненормальный. Преступно ненормальный.
Кажется, он понял мои мысли.
— Да, я сотрудничаю с ними, — громко сказал он. — Но почему? Уж не потому ли, что я получал гроши на госслужбе и не мог даже купить себе приличного пиджака… ученый с мировым именем!.. а потом за мою долгую службу этим проклятым… потом они решили и вовсе от меня избавиться!
Он глубоко вздохнул.
— А тут я почувствовал себя человеком. Я чувствую себя нужным и востребованным, и мне платят… о, как мне хорошо платят! Мало того, что я имею возможность вести исследовательскую работу, так еще и получаю за нее огромные деньги! Но теперь все… Теперь я закончил работу. Я получу свои деньги после того, как успешно пройдут испытания… оружие уже почти было отлажено до совершенства, я исследовал особенности его воздействия на человека славянской крови.
— Это при каких же обстоя…
И тут я поняла, при каких. Вспомнила. И многое в этом деле, как по мановению волшебной палочки, стало простым и незамысловатым, вытекающим одно из другого.
Шумилин использовал для своих исследований тело своего сына. Которое переслали ему в цинковом гробу в сопровождении… в сопровождении людей, которые затем были зверски убиты. Судя по всему, они не смогли внятно объяснить, при каких обстоятельствах и от чего конкретно погиб Саша… или Путинцев просто почуял недоброе, но так или иначе — он решил проверить свою догадку.
Догадку… что его собственное изобретение испробовано на его родном сыне. Конечно, террористы не знали, что их подопытный кролик — сын великого ученого, которого они знали под фамилией Шумилин. И убили его, этого кролика. А потом сообщили результаты опыта главному генератору идей.
Возможно, Виктор Сергеевич сам дал указание проверить свои разработки на практике. На первом взятом в плен солдате. И этим солдатом — по трагическому ли жребию судьбы или по неотвратимо карающей предопределенности — оказался его сын.
Его родной сын.
Вероятно, Виктор Сергеевич был в шоке от того, что его предположение подтвердилось. Иначе как он мог проболтаться бывшей жене об обстоятельствах гибели Саши? Только при условии, что находился в глубоком шоке.
А потом опомнился. Нельзя было говорить так.
Шумилин использовал для своих исследований тело своего сына не потому, что у него было так запланировано. Просто другой такой возможности видеть воочию плоды своего многолетнего труда у него могло и не быть.
И он решился на кощунство. Только так можно интерпретировать калейдоскоп следующих один за другим загадочных и трагичных происшествий.
Конечно, обо всем этом можно говорить только гипотетически. Все равно сидящий передо мной человек не скажет…
Так вот как было получено разрешение на вскрытие гроба. Вот как было выбито согласие задержать похороны боевого товарища лейтенантов Богрова и Микульчика.
И человек, способный на зверство, от которого мороз продрал бы по коже, возможно, даже выкованного из брони жестокого Алеко — Алексея Шкапенко, — сидел передо мной.
— Вы владеете кинжалом?
Реакция на эти мои слова, не имеющие прямого отношения к нашему разговору, сказанные самым простым и сдержанным тоном, была очень эмоциональной. Шумилин вскочил, его белозубый оскал метнулся перед моими глазами, как блеск смертоносного клинка… но в этот момент вертолет сильно качнуло, словно он принял в себя флюиды ярости, источаемые Виктором Сергеевичем, и какой-то рваный металлический скрежет прополз по телу машины.
— Падае-е-ем!!!
Шумилин не устоял на ногах и рухнул прямо на Алеко, который был занят тем, что ворковал с Гелей. Чеченка презрительно улыбалась.
Шкапенко, в свою очередь, упал на Гелю. Клубок тел припечатало к стене салона, и автомат, который так лелеяла Геля, протащило по полу и швырнуло прямо к моим ногам.
Нарочно не придумаешь.
Но иногда судьба, откровенно говоря, довольно сварливая и несговорчивая особа, выкидывает такие счастливые пируэты, что хоть стой, хоть падай.
Я подцепила носком правой ноги пресловутый автомат и, ловко подкинув, поймала и четко зафиксировала в руке.
— Падаем!
Очевидно, что-то сломалось, и пилот никак не мог справиться с управлением.
Шкапенко оттолкнул Гелю и Шумилина и одним коротким кошачьим прыжком бросился на меня. Ловок, сукин сын, чего у него не отнять — так это отточенности и силы движений. Прекрасная подготовка.
Однако ему не повезло. Вертолет дернуло еще раз, и Шкапенко наткнулся прямо на дуло автомата. Вероятно, палец нажал на курок чисто машинально — уж слишком велик был негативный заряд, сидящий в моем подсознании.
— Не стреля-а-ать! — заорал Шкапенко, словно не чуя, как его тело прошила очередь, а потом рванулся к выходному люку и распахнул его.
Вероятно, это уже были конвульсии.
Леденящий порыв ветра ворвался в салон вертолета. И тут Шкапенко почувствовал, сколь серьезно он ранен. Он застонал и упал на колени. Его буквально скрутило в дугу, прежде чем вертолет не тряхнуло еще раз, и Алеко с душераздирающим воем рухнул вниз, в слепящую белую мглу.
— Падаем! — раздался уже третий по счету однообразный безнадежный вопль, и из кабинки пилота, на ходу пристегивая лямки парашюта, показался небритый чеченец с большим хищным носом, как у Фрунзика Мкртчяна.
Вероятно, это и был сам пилот.
— Сколько парашютов? — резко спросила я.