– У Пола Джефферсона хорошо идёт торговля сегодня. Сверху оттуда всю очередь видно, – сообщил он, кивнув на крюк в потолке.
– Вздёрнуть его ещё раз! – загремел судебный исполнитель. – Мы всё-таки вытряхнем сегодня из него душу.
Через секунду жертва снова болталась на крюке.
Они держали его там битый час. А когда спустили, он был бодр и весел в отличие от всех нас.
– Старик Планкет что-то зачастил в «Аркадию». Три раза за час сбегал, а ведь у него семья. Пора бы ему бросить пить.
Это было чудовищно, невероятно, но это было. И ничего нельзя было с этим поделать. Дункану Уорнеру давно полагалось умереть, а он разговаривал. Мы подошли поближе и с разинутыми ртами уставились на него, но судебный исполнитель был не из тех, кто легко сдаётся. Он жестом попросил отойти всех в сторону и остался с заключённым наедине.
– Дункан Уорнер, – начал он медленно. – У тебя своя игра, у меня своя. Ты хочешь любой ценой выжить, а я – привести приговор в исполнение. С электричеством нас постигла неудача. Один ноль в твою пользу. Тогда мы решили повесить тебя. Но и тут твоя взяла. И всё-таки я исполню свой долг. На этот раз ты будешь убит.
Говоря это, он вынул из кармана шестизарядный револьвер и одну за другой всадил все шесть пуль в свою жертву. Помещение наполнилось дымом, но, когда он рассеялся, мы увидели, что Дункан Уорнер с сожалением разглядывает свой пиджак.
– В твоих местах пиджаки, должно быть, гроши стоят. А я тридцать долларов за свой отдал, понял? Шесть дыр спереди, да четыре пули насквозь прошли, так что и спина не лучше!
Револьвер выпал из рук судебного исполнителя. Он должен был признать своё поражение.
– Может, кто-нибудь из джентльменов объяснит, что всё это значит? – пробормотал он, растерянно глядя на членов комитета.
Петер Штульпнагель шагнул вперёд:
– Я объясню, что это значит.
– Вы, кажется, единственный, кто кое-что смыслит в электричестве.
– Да, единственный. Я пытался предупредить этих джентльменов. Но они не пожелали выслушать меня, и я решил: пусть убедятся на собственном опыте. Знаете, что сделало ваше электричество? Оно так увеличило жизнеспособность этого человека, что он будет жить века.
– Века?
– Да, потребуются сотни лет, прежде чем истощится колоссальная нервная энергия, которой вы его начинили. Электричество – это жизнь, вы зарядили его жизненно до предела. Пожалуй, лет этак через пятьсот можно попробовать казнить его снова, но я отнюдь не ручаюсь за успех.
– Чёрт побери! А что же мне делать? – вскричал вконец расстроенный судебный исполнитель.
– Может быть, нам удастся разрядить его? Что, если повесить его за ноги?
– Нет. Ничего не получится.
– Но всё-таки он не будет больше нарушать покой жителей Лос-Амигоса, – сказал судебный исполнитель. – Отправим его в тюрьму. Я сгною его за решёткой.
– Как бы не так! Скорее тюрьма сгниёт.
Это было полное фиаско, и мы несколько лет старались обходить в разговоре этот прискорбный случай. Но теперь о нём знают все, и вы можете, если хотите, поместить его к себе в записную книжку.
1892 г.
Всем известно, что сэр Доминик Холден, знаменитый хирург, трудившийся чуть ли не всю жизнь в Индии, завещал своё состояние мне и что после его смерти я превратился из скромного врача, который трудится ради куска хлеба, в богатого владельца старинного поместья и огромных земель. Известно также, что у сэра Доминика было по меньшей мере пять более близких родственников, чем я, и согласно закону им-то и должно было достаться наследство, так что его выбор сочли необъяснимой причудой. Однако я уверяю всех, кто разделяет подобное мнение, что они глубоко заблуждаются, ибо, хоть я и подружился с сэром Домиником, когда он был уже в преклонных летах, у него тем не менее оказались веские причины, чтобы выказать таким способом своё ко мне расположение. Между прочим, хоть я и рассказываю эту историю сам, поверьте – мало кто оказывал когда-либо ближнему столь важную услугу, какую оказал моему индийскому дядюшке я. Вы наверняка назовёте эту историю небылицей, но она столь необычна, что я просто почитаю своим долгом её рассказать, а уж как вы к ней отнесётесь – дело ваше. Итак, приступим.
Сэр Доминик Холден, кавалер ордена Бани III степени, кавалер ордена «Звезда Индии» II степени, а также обладатель множества других наград, всех и не перечислишь, прославился в своё время как самый талантливый хирург среди наших врачей в Индии. Начал он свою карьеру в армии, но потом открыл частную практику в Бомбее и в качестве консультанта изъездил Индию вдоль и поперёк. Однако главная его заслуга – бомбейская больница для индусов, которую он построил и содержал на свои средства. Но шло время, и его железное здоровье стало сдавать под колоссальным бременем, которое он взвалил на себя ещё в молодости, а коллеги-врачи принялись единодушно (хотя, подозреваю, отнюдь не бескорыстно) убеждать его вернуться в Англию. Он противился сколько мог, но скоро у него появились ярко выраженные симптомы нервного расстройства, и в конце концов, окончательно сломленный, он уехал на родину, в графство Уилтшир. Там он купил большое имение со старинным замком, находящееся у отрогов равнины Солсбери-Плейн, и посвятил последние годы жизни изучению сравнительной патологии, которой этот замечательный учёный увлекался всю жизнь и в которой был крупнейшим авторитетом.
Всю родню, как и следовало ожидать, чрезвычайно взволновала весть о возвращении в Англию богатого бездетного дядюшки. Он же, вовсе не проявляя чрезмерного радушия, счёл, однако, долгом установить добрые отношения с родственниками, и все мы в свою очередь получили от него приглашение. Кузены и кузины, побывавшие в гостях, рассказывали, что изнывали у дядюшки со скуки, и потому когда я наконец был призван в Роденхерст, то испытал прилив противоречивых чувств. Моя жена столь демонстративно не упоминалась в письме, что первым моим побуждением было отказаться от визита, однако я не имел права забывать об интересах детей и, получив согласие жены, пасмурным октябрьским днём отправился в Уилтшир, совершенно не представляя, какие важные последствия повлечёт за собой этот визит.
Имение моего дяди расположено в том месте равнины, где кончаются пахотные земли и полого встают плавные склоны меловых холмов, столь характерных для ландшафта этого графства. Когда я сошёл с поезда в Динтоне и кучер повёз меня в имение дядюшки в гаснущем свете осеннего дня, я был поражён странной таинственностью пейзажа. Развалины гигантских древних сооружений настолько подавляли разбросанные по округе крестьянские фермы, что настоящее казалось сном – его властно, повелительно вытесняло прошлое. Дорога вилась среди поросших травою холмов, вершины которых, все до единой, увенчаны мощнейшими бастионами: круглые или квадратные, они мужественно отражают натиск стихий и тысячелетий. Кто-то называет их римскими крепостями, кто-то британскими, однако до сих пор так и не выяснено с достаточной степенью достоверности, кто именно построил эти укрепления и почему их так много здесь, в этой части Англии. На ровных, пологих серо-зелёных склонах там и сям поднимались маленькие округлые холмики – могильники. Под ними лежат обращённые в пепел останки народа, глубоко зарывшего себя в эти холмы, но их могилы говорят нам только одно: в этом сосуде покоится прах человека, который трудился некогда под солнцем.