Также очень настораживало Дейнджерфильда болезненное впечатление, которое произвела на его друга гибель лейтенанта Миртла. Миртл пытался поставить рекорд высоты и упал с тридцати тысяч футов. Как ни жутко об этом рассказывать, но когда его изуродованное туловище и конечности были найдены, головы у трупа не оказалось. На всех встречах с друзьями-авиаторами Джойс-Армстронг, как утверждает Дейнджерфильд, неизменно спрашивал с загадочной усмешкой: «А где же всё-таки голова Миртла, позвольте вас спросить?»
Однажды после обеда в Школе авиаторов, которая находится под Солсбери, он завёл разговор о том, чтó следует считать самой неотвратимой из всех опасностей, которые подстерегают авиатора. Выслушав своих коллег, которые называли кто воздушные ямы, кто дефекты в конструкции аэроплана, кто слишком большой крен при вираже, он лишь пожал плечами и отказался высказать своё мнение, а оно, судя по его выражению, не совпадало с мнением коллег.
Следует особо отметить, что после его необъяснимого исчезновения было обнаружено, что он привёл все свои дела в идеальный порядок, и это даёт основания предположить, что он заранее предчувствовал беду. А теперь, после этого вступления, которое я счёл необходимым дать, повествование продолжит сам Джойс-Армстронг, дневник которого начинается с третьей страницы залитого кровью блокнота:
«…однако, когда я обедал в Реймсе с Козелли и Гюставом Рэймоном, в разговоре выяснилось, что ни тот ни другой и не догадываются о грозной опасности, которую таят верхние слои атмосферы. Я не стал рассказывать, чтó именно я думаю, но намёки мои были столь прозрачны, что, будь у них в мыслях нечто схожее, они бы непременно высказали свои предположения. Впрочем, чего от них ждать: оба они тщеславные глупцы, у них одно на уме – увидеть свои, никому не нужные имена в газете. Замечу, что поднимались они чуть выше двадцати тысяч футов. А между тем даже многие стратонавты и альпинисты достигали куда более значительных высот, это всем известно. Опасная зона находится в верхних слоях атмосферы, если, конечно, мои предчувствия меня не обманывают.
Воздухоплавание развивается уже больше двадцати лет, и вполне резонно задать вопрос: почему же эти грозные явления начали проявляться только сейчас? Ответ напрашивается сам собой. В прежние времена, когда двигатели аэропланов были слабые и какой-нибудь „Гном“ или „Грин“ с его ста лошадиными силами использовался для любой цели, возможности полётов были чрезвычайно ограниченны. Теперь же почти на всех машинах устанавливают трёхсотсильные двигатели, и авиаторы легко достигают бóльших высот, причём это никого не поражает. Многие из нас помнят, как в дни нашей юности весь мир восхищался Гарросом, когда он поднялся до девятнадцати тысяч футов, а перелёт через Альпы стал величайшей из сенсаций. Сейчас возможности воздухоплавания неизмеримо возросли, и многие авиаторы поднимаются на огромные высоты. Авиаторы легко достигают тридцати тысяч футов, не испытывая неприятных ощущений, если не считать холода и недостатка кислорода. Что же это доказывает? Пришелец из других миров может тысячу раз опуститься на нашу планету и ни разу не увидеть тигра. И тем не менее тигры существуют, и если ему случится сесть на землю в джунглях, его могут сожрать. В верхних слоях атмосферы есть свои джунгли, и их населяют существа пострашнее тигров. Я уверен, что настанет время, когда эти места будут тщательнейшим образом нанесены на карту. Даже и сейчас я знаю два таких места в небе. Одно находится над департаментом Атлантические Пиренеи во Франции, между Биаррицем и По. Другое – в Уилтшире, прямо над моим домом, где я сижу и пишу свой дневник. У меня есть основания предполагать, что имеется и третье, оно расположено между Гамбургом и Висбаденом.
Я впервые задумался об этом, когда стали исчезать авиаторы. Все, конечно, твердили, что они упали в море, но меня такое объяснение не удовлетворяло. Вспомним хотя бы французского авиатора Веррье – его машину нашли неподалёку от Байонны, а вот сам он исчез без следа. Исчез также и Бакстер, хотя в Лестершире, в лесу был обнаружен мотор его аэроплана и несколько металлических деталей. Доктор Миддлтон из Эймсбери, который наблюдал полёт Бакстера в телескоп, рассказывает, что прежде, чем исчезнуть в облаках, машина, набравшая огромную высоту, вдруг несколькими рывками вздёрнулась вертикально вверх – доктор никогда бы не поверил, что такое возможно. Больше Бакстера никто никогда не видел. Газеты много писали об этом трагическом эпизоде, но ничего узнать так и не удалось. Было ещё несколько сходных случаев, потом погиб Хей Коннор. Как потешалось наше общество над «неразрешимой загадкой небес», как изощрялась в издевательствах жёлтая пресса, но никто и палец о палец не ударил, чтобы добраться до сути дела. Хей спланировал на землю с огромной высоты. Из аэроплана он так и не вышел, умер прямо на сиденье. От чего он умер? У него было больное сердце, объявили врачи. Чушь! У Хея Коннора сердце было крепче моего. Знаете, что тогда сказал Венаблс? Венаблс – единственный, кто был с ним рядом, когда он умирал. Так вот, он рассказывает, что Хей дрожал и на лице у него был ужас. Он умер от страха, утверждает Венаблс, но не представляет, что же его так напугало. Хей произнёс одно-единственное слово: „чудовищно…“ – так послышалось Венаблсу. Следствие не поняло, что это означает. Зато я понял. „Чудовища!“ – вот последнее слово, которое произнёс бедняга Гарри Хей Коннор. Да, он действительно умер от страха, Венаблс был прав.
Потом эта история с головой Миртла. Неужели вы верите – неужели человек в здравом уме способен поверить, будто сила удара при падении в состоянии вдавить голову человека, всю целиком, в туловище? Не знаю, может быть, теоретически такое и возможно, только лично я в жизни не поверю, что это случилось с Миртлом. А жир на его одежде? «Она вся скользкая от жира», – сказал кто-то во время следствия. И никто не задумался – но ведь я-то думаю обо всём этом давно. Я поднимался на большую высоту три раза – Дейнджерфильд ужасно потешался, что я всегда беру с собой дробовик, но эта высота оказалась недостаточной. Теперь у меня есть новый лёгкий „Поль Вероне“ со стасемидесятипятисильным двигателем „Робур“, и завтра я без труда достигну тридцати тысяч футов. Нацелюсь на рекорд. Может быть, придётся целиться из ружья и даже стрелять. Конечно, то, что я задумал, опасно. Но если вас страшит опасность, не нужно вообще летать: облачитесь в халат, ноги – в войлочные туфли и сидите себе дома. Но я – я завтра совершу вылазку в воздушные джунгли, и если их кто-то населяет, встречи не миновать. Если я вернусь, моё имя будет у всех на устах. Если нет, эти записки объяснят, какую я поставил себе цель и какой смертью погиб, ища подтверждения своей догадке. Но только ради всего святого: никакой чепухи о несчастном случае и тайнах небес!
Я выбрал для полёта туда мой моноплан „Поль Вероне“. Моноплан – идеальная машина, если вы задумали что-то серьёзное. Бомон установил это ещё много лет назад. Во-первых, она не боится сырости, а, судя по погоде, мне предстоит всё время летать в облаках. Мой „Поль Вероне“ – маленький и изящный, послушен в управлении, как хорошо вышколенная породистая лошадь, мотор – десятицилиндровый роторный „Робур“ – развивает мощность до ста семидесяти пяти лошадиных сил. Модель – последнее слово авиационной техники: закрытый фюзеляж, круто выгнутое лыжное шасси, надёжные тормоза, гироскопические стабилизаторы, три скорости, причём скорость меняется за счёт угла подъёма плоскости крыльев – по принципу жалюзи. Я взял с собой дробовик и полтора десятка патронов. Видели бы вы физиономию моего механика Перкинса, когда я распорядился положить всё это в машину. Оделся я как на Северный полюс: под комбинезоном два свитера, шерстяные носки, меховые сапоги, шлем, защитные очки. На дворе было жарко, душно, но ведь я готовился подняться на высоту гималайских вершин и должен был соответственно экипироваться. Перкинс понимал, что всё это неспроста, и умолял меня взять его с собой. Может быть, я и взял бы, если бы летел в биплане, но моноплан – машина для одного, если хочешь взять максимальную высоту. И конечно, я захватил с собой кислородную подушку: без неё авиатор, который хочет поставить рекорд высоты, превратится в ледышку или задохнётся, – впрочем, возможно и то и другое.