Очевидно, чтобы казаться немного выше, он носил потертые остроносые ботинки на высоком каблуке, как он утверждал, из настоящей крокодиловой кожи.
Когда мы только начали встречаться с поэтом и музыкантом Валентином Скрябиным — его настоящим именем было Баргабан Чертахтешвили, — с ним произошло нечто очень странное, если не сказать — диковинное. С ним вечно происходило что-нибудь необычное, но этот случай запомнился мне больше всего.
Познакомились мы с ним очень просто. Однажды, когда я тренировала голос, чтобы петь партию Татьяны в «Онегине», — а я в то время гастролировала с народным коллективом иркутской оперы, — так вот когда я готовилась проглотить сырой яичный желток в целях улучшения качества голоса, гадкое яйцо выскользнуло у меня из рук и полетело с балкона прямо на улицу.
До чего же мне было весело, когда я посмотрела вниз и увидела там очищавшегося от яйца мужчину опрятной романтической внешности.
— Что же это за безобразие, гражданочка, — возмутился он и погрозил мне пальцем. — Я буду жаловаться в инстанции.
— Простите меня, пожалуйста, — покатывалась я от смеха. — Честное слово, это я не нарочно. Просто я хотела выпить яйцо перед репетицией, а оно взяло и выскочило.
Неожиданно хмурый прохожий пригляделся ко мне и спешно сменил направление разговора.
— Так вы, стало быть, актриса? — спросил он все еще строго.
— Я гастролирую с народным театром «Золушка», — гордо отозвалась я. — Не откажетесь ли подняться ко мне? Я помогу вам очиститься.
Конечно, не совсем прилично было молодой барышне делать такое вызывающее предложение незнакомцу. Но я была так растеряна и чувствовала себя такой виноватой, что не удержалась и впустила его к себе. После непродолжительной процедуры очищения мокрым полотенцем я поспешила спровадить уже рассыпающегося в любезных жестах и комплиментах гостя.
Казалось, на этом глупейшая история с прохожим закончилась, как вдруг среди ночи я услышала под своим окном ласковое пение и тихие звуки гитары. Я распахнула окно, при этом услышала, как дружно запираются другие окна, и увидела красавца Валентина в сценической жилетке, расшитой золотыми узорами, и с гитарой на широкой фиолетовой ленте. Под ногами у него лежал поднос с плавающими в нем кувшинками.
Пел он что-то про влюбленного мексиканца, который стоит с гитарой по колено в пруду в розовых панталонах. На поверхности воды покачиваются головки лилий, мексиканец, как и сам Валентин, поет серенаду, а его возлюбленная, ну совсем как я, стоит на балконе и слушает его печальную песню. На дворе полночь, и лепестки лилий падают в воду вместе со слезами красавицы.
Отчего так краснела ланита,
Распуская круги на воде?
Отчего так рыдала Монита
В ее жаркой и дальней стране?
Оттого как он пел беззаветно,
Оттого как он нежно любил,
Оттого как к нему незаметно
По воде подплывал крокодил.
Так сладостно пел он мне серенаду. Но, в общем-то, не это было в диковинку. В то время под окнами вашей бабушки частенько появлялись разные романтически настроенные личности. Что и говорить, большинство из них были либо полными идиотами, либо потерявшими голову чудаками (вообще, мужчины, оказавшиеся рядом со мной, часто теряли головы). Но такого чудака, как этот, я видала впервые.
Дело в том, что пока он, жмурясь, заливался соловьиным пением, из соседнего окна вылетел тапок, и исполнитель получил звучную, со шлепком, пощечину резиновой подошвой. Музыка сразу оборвалась, звуки струн нестройно рассеялись, и в южной ночи повисло нелепое молчание.
— Как вы посмели, Раисасанна? — произнес багровеющий певец, слегка прикасаясь кончиками пальцев к щеке.
— Честное слово, это не я!
— Сначала вы кидаетесь в меня яйцами, а вот теперь я получаю от вас этой обувью, — продолжал возмущаться влюбленный. — Честное слово, это хулиганство какое-то! Вы просто попираете мое человеческое достоинство, искусство и искренние джентльменские намерения…
— Постойте! Постойте! — прервала я его. — Но ведь тапок мужской. Посмотрите, какого он огромного размера.
Постановили примерять к моей ноге тапочек. Но, слава богу, он оказался мне не в пору, и все обернулось в примирительное веселье. Я получила предназначенный мне поднос с кувшинками, а он — предназначенный ему поцелуй в подбитую щеку, естественно. Так началась наша с ним непродолжительная, но весьма назидательная для неопытных барышень дружба.
Валентин, или, как я часто его называла, Валентино, был самым удивительным в мире собеседником. Правда, какие бы истории он мне ни рассказывал, все они как-то непременно замыкались на его личных достоинствах. Вот так однажды мы сидели с ним, свесив ноги над волнами, на конце далеко выдававшегося в море мола, любовались морским пейзажем и покуривали табак — он через трубку, я курила папиросу через дамский мундштук.
— Ба, постой! — изумился я. — Ты что, куришь?
— Это было давно. Не мешай! Так вот, сидели мы на краю этого белого мола и любовались ярко-красным гидропланом, который, свирепо жужжа, низко пролетал над волнами, стараясь сесть на воду, но в последний момент, едва не коснувшись воды, вновь поднимался над дивного цвета волнами.
— Вот же лопух, — не вынимая изо рта трубки, смеялся над летчиком мой Валентино.
— А вы бы разве смогли посадить самолет на воду? — кокетливо усмехнулась я, болтая загорелыми ногами.
— Во время войны я давал концерты на фронтах, в том числе на военных аэродромах, — скалясь от яркого блеска волн, начал вспоминать Валентин. — Бывало, что меня вместе с гитарой перебрасывали с аэродрома на аэродром военными самолетами. И вот как-то раз, во время одного такого перелета, наш самолет отклонился, и его обстреляли немцы. Пилот погиб, меня ранило в ногу, и мне пришлось сажать самолет самому в условиях кромешной темноты. Когда колеса ударились о землю, самолет подпрыгнул, пролетел еще немного и вновь ударился и опять подпрыгнул, но уже не так высоко и наконец покатился, трясясь и подминая под себя березки и елочки. Когда машина остановилась, меня уже встречала толпа поклонников, несясь через весь аэродром к примятому мною лесочку. Я выскочил и побежал навстречу к своим, начал их обнимать, целовать, красноармейцы подняли меня, кричат: «Качать его!» Это единственный раз в жизни меня качали — пренеприятное ощущение. Голова кружится, все в животе переливается, а потом меня понесли на руках…
— Но как вы побежали к своим? — изумилась я. — Вас же ранило в ногу!
— О, это была сущая царапина, — отмахнулся обаятельный рассказчик. — Помню, обо мне тогда писали во всех фронтовых листках и называли «ангелом Белорусского фронта».
Потом он пустился в уморительный пересказ своих партизанских приключений во вражеском тылу, во время которых он то и дело хватался вместо винтовки за гитару, и танковое окружение, как по волшебству, превращалось в пляшущий хоровод, а лесная перестрелка в агрессивное аргентинское танго.