Яэль никогда не дарила ему цветы. Она слишком бедна, у нее нет лишнего гроша в кармане. Но как-то раз у нее со шляпки упала роза, и она украсила ею его Рембрандта. В ту пору сезон роз давно уже прошел, и ее роза была искусственной, но Хемдат все равно был тронут этим жестом. Подарок бедняка!
Хемдат лежал на кушетке. Яэль обычно приходила между пятью и шестью часами. Сегодня ее опять нет. Уж лучше бы она вовсе не приходила. Ей это зачтется во благо. Ведь Хемдат хочет работать, а она ему не дает. Отнимает у него лучшие часы. Может, все-таки перестать с ней заниматься?
Подул ветер, и на столе закрутился маленький смерч. Вздулась зеленая промокашка, листки бумаги, лежавшие на столе, разлетелись в разные стороны. Хемдат не поднялся. Не было большей беды. Однако как помрачнело небо! И почему она все не идет и не идет? Как раз в ту минуту, когда он хочет ее увидеть, ее нет и нет. Какими одинокими станут его вечера, если она вообще перестанет у него заниматься. Бывают дни, когда ему даже вставать не хочется. А бывает, что он и умывается только из-за нее. Вот, уже шесть, а ее все нет и нет!
Ветер не утихает. Буря, большая буря во всем мире. Фонари едва горят, не в силах осветить вечернюю темень. Пыль взлетает в воздух и несет с собой щепки. Ветер гонит клубы щепок и листьев, вздувает облака песка и пыли. Едва не сорвал шапку с головы Хемдата. Как это он отважился выйти в такую бурную, штормовую ночь?! Но он вышел, бежит, пробираясь по темным извилистым переулкам. Песок скрипит под ногами, ветер с песком бьют в лицо. Хоть бы добежать целым и невредимым до дома Яэли!
Ее не было. Маленькая коптящая лампа тускло освещала пустую комнату. Потом вошла Пнина и увеличила язычок пламени. Фитиль смотрел на Хемдата больным взглядом умирающего. Желтое пламя слабело и угасало.
Хемдат опустил голову, чтобы Пнина не видела его лица, и спросил:
— Где Яэль?
Пнина опустила голову, чтобы Хемдат не прочел по ее лицу, что она читает в его сердце, и сказала:
— Яэль пошла к матери в больницу и не вернулась. У нее разболелась рука, и врач велел ей остаться в больнице. Теперь она дня два-три будет прикована к постели.
Боже, вдруг ей вздумают ампутировать руку! Начнут резать и внесут заражение! Такая красивая девушка — и без руки! Он помнит, было как-то, — она сама с присущей ей непосредственностью сказала ему, что покончит с собой, если ей отрежут руку. Сердце Хемдата сжималось от жалости. Ему хотелось плакать, но у него не было слез. Он вернулся к себе, зажег лампу и лег. Какая бесконечная ночь! Все, что он хотел сделать, осталось несделанным, а то, что он сделал, как будто и не было сделано.
Смотри-ка — Пизмони идет! Поднимается по ступенькам и весело насвистывает. Он только что из больницы и видел там Яэль. Напрасная тревога. Ничего серьезного. Завтра или послезавтра ее выпишут. Он был в больнице, а сейчас зашел пригласить Хемдата на прогулку. Такая красивая ночь. И подумать только: час назад — страх и ужас, а сейчас — неземная красота. Вот она, наша Страна Израиля.
Пизмони и сам ей под стать, этой Стране, — час назад был в больнице, а сейчас уже здесь! В хорошем расположении духа. Несколько дней назад он опубликовал новую поэму «Песня стойких». Ивритское ухо уже много лет не слышало такой смелой поэзии. Теперь он решил по некоторым соображениям отправиться за границу. Но вообще-то поэт без образования — все равно что фитиль без масла. Поэтому следующим летом он планирует поступать в университет.
Хорошо было им гулять, Хемдату с Пизмони. Ночь не очень темная, и все вокруг освещено каким-то сумеречным светом. Веет легкий ветерок, и из влажных песков поднимаются ласковые запахи, и где-то вдали шумит море, а здесь течет приятная беседа. Пизмони способен рассказать тебе такое, чего ни ты сам, ни кто другой в отцовском доме никогда и не слыхивал. Не знаю, говорит он, рассказывала ли Яэль Хемдату, как она попала в Страну, но ему, Пизмони, вся ее история хорошо известна. Дело было вот как. Один из ее друзей в царской России был арестован, и, когда в его доме производили обыск, нашли письмо от Яэли. Вообще-то оно не имело никакого отношения к политике, но, несмотря на это, ее тоже арестовали и бросили в тюрьму вместе с другими арестантами. Ее отцу стоило больших денег освободить дочь. Но полиция и после этого не оставила ее в покое, и родители подумали-подумали и отправили ее в Палестину. А вскоре после этого отец внезапно разорился и умер в полной нищете. Тогда и мать Яэли приехала сюда. Ей неприятно было оставаться в родном городе после всего случившегося. Но не успела она прийти в себя после долгого пути, как заболела и попала здесь в больницу.
Как хороша ночь — можно ходить часами и не чувствовать никакой усталости. А море все шумит и шумит, а от песков все плывут к тебе какие-то странные запахи, и вдруг ты ощущаешь на губах вкус соли, и он кажется тебе приятней всех деликатесов мира. Если бы Пизмони не захотел спать, так бы и гулял с ним Хемдат всю ночь напролет.
Назавтра Хемдат долго оттягивал поход в больницу. Весь день он спал. Ничего не писал и ничего не правил. С той минуты, как он расстался с Пизмони, и до самого восхода он простоял у окна. Потом комнату залил солнечный свет, а его глаза стали красными, как фонарь, в котором погасла свеча.
После полудня он уже стоял у входа в больницу. Он опоздал, неизвестно теперь, позволят ли ему войти. К счастью, больничный привратник был в хорошем расположении духа и впустил его в неположенное время. У входа в палату он увидел Гурышкина. Тот тоже пришел проведать Яэль. Оказывается, Гурышкин нашел здесь серьезный непорядок, требующий объяснения. Вечером, закончив работу, он сразу же сядет за стол, чтобы при свете тусклой лампы добавить пару страниц к своим воспоминаниям. Смотри, вот больница, в которой все здесь нуждаются, — почему же никто и пальцем не пошевелит ради нее? Можно было бы ожидать, что все ее поддержат, а она, напротив, из-за отсутствия денег почти все лето стоит закрытой. А вокруг полным-полно больных, и всем им приходится идти в христианскую больницу, платить там деньги да еще выслушивать тамошние проповеди.
Яэль лежала в кровати, застеленной белыми простынями. Подушки и перина были смяты ее отяжелевшим телом. В больничном белье она казалась немного странной. И выражение лица, не понять, то ли грустное, то ли насмешливое. Но на сердце у нее явно было хорошо — вот, она лежит в чистой палате, на настоящей кровати, ее кормят, и она ни о чем не должна беспокоиться.
Хемдат присел на ее кровать, рядом с Пниной. Пнина сидела ближе к ногам Яэли, а Хемдат посредине. Он опустил голову, но лицо Яэли и без того стояло перед его глазами. Вот так она будет лежать после родов. Что с ним, никогда раньше ему не приходили в голову такие мысли!
Да, он понимает, ей предстоит выйти замуж за богатого. Она рождена для богатства. Бог не для того создал ее, чтобы она растратила свою жизнь в нищете. Когда-нибудь он вернется издалека, изможденный и умудренный страданиями, и придет к Яэли. А во дворе его встретит стайка ребятишек. Они бросятся к матери и закричат: «Мама, чужой дядя пришел!» А Яэль скажет: «Да ведь это Хемдат!» И радостно бросится к нему. А вечером ее муж вернется с работы домой, и усядется с ним есть, и не будет ревновать к нему, потому что увидит, как он слаб.