— Чтица? Вы хотите сказать, что ее вообще интересуют книги?
Мисс Вайнер развеселило его удивление.
— О нет, конечно! Но я писала для нее письма, вела книгу гостей, выгуливала собак и выполняла всякие другие скучные обязанности.
— Это просто ужасно! — проворчал Дарроу.
— Да, но не так ужасно, как быть ее племянницей.
— Охотно верю. Рад слышать, — добавил он, — что вы говорите обо всем этом в прошедшем времени.
Она как будто немного приуныла при упоминании об этом, но потом вызывающе вздернула подбородок:
— Да. Между нами все кончено. Мы только что расстались в слезах — но не молча!
— Только что? Уж не хотите ли вы сказать, что все это время были там?
— С тех пор, как вы приезжали, чтобы увидеть леди Ульрику? Вам кажется, это было ужасно давно?
Неожиданность выпада, как и его некоторая бестактность, убавила удовольствие от ее щебета. Она действительно начала нравиться ему: благодаря откровенному одобрению в ее глазах он вновь привычно стал ощущать себя привлекательным молодым человеком со всеми преимуществами такого состояния, а не безымянным ничтожеством, каким чувствовал себя в толпе на пристани. Досадно, что именно в этот момент последовало напоминание: естественность не всегда идет рука об руку с тактом.
Она как будто догадалась о его мыслях.
— Вам не понравились мои слова о том, что вы приходили ради леди Ульрики? — спросила она, наклоняясь над столом, чтобы налить себе вторую чашку чая.
Быстрота ее реакции ему по меньшей мере понравилась.
— Это лучше, — засмеялся он, — чем если бы вы думали, что я приходил ради миссис Мюррет!
— У нас и мысли не возникало, что кто-нибудь приходит ради миссис Мюррет! Всегда это было ради чего-то еще: ради музыки, или ради обеда, когда приглашали хорошего повара, или ради других людей — обычно кого-то одного из других людей.
— Понимаю.
Она забавлялась, и это при его теперешнем настроении было важнее для него, чем то, насколько она тактична. А еще странно было неожиданно узнать, что смутный гобелен, служивший фоном миссис Мюррет, был меж тем живым и имел глаза. И сейчас, когда пара тех глаз смотрела в его глаза, он ощутил, что наблюдающий и наблюдаемая странным образом переменились ролями.
— У кого это «у нас»? И много было вас, свидетелей?
— Довольно много. — Она улыбнулась. — Дайте-ка подумать — кто там бывал в ваше время? Миссис Болт… и мадемуазель… профессор Дидимус и польская графиня. Помните польскую графиню? Она гадала с помощью магического кристалла и аккомпанировала себе на рояле, и миссис Мюррет отказала ей от дома, потому что миссис Дидимус обвинила ее в том, что та, мол, гипнотизирует профессора. Но вы, конечно, не помните. Вы нас просто не замечали, но мы все видели. И нам было интересно…
Дарроу вновь почувствовал, что краснеет:
— Что вам было интересно?
— Ну… кто из вас, вы или она…
Он поморщился, хотя не осуждающе. Но не сразу решился слушать дальше.
— И к какому мнению, если можно спросить, вы пришли?
— Миссис Болт и мадемуазель с графиней, естественно, считали, что она; но профессор Дидимус и Джимми Бранс — особенно Джимми…
— Минуточку, что еще за Джимми Бранс?
Она воскликнула в изумлении:
— Вот уж действительно вы ничего вокруг не замечали — не запомнить Джимми Бранса! В конце концов, он, должно быть, был прав насчет вас. — Она весело посмотрела на него. — Но как вы могли? В ней же все было фальшивым, с головы до пят!
— Фальшивым?.. — Несмотря на давность этой истории и то, что он был сыт ею по горло, в нем заговорил собственнический инстинкт мужчины и отверг обвинение.
Мисс Вайнер поймала его взгляд и рассмеялась:
— О, я имела в виду только внешне! Знаете, она часто заходила ко мне в комнату после тенниса или вечером, причесаться и подкраситься, когда у них там продолжалось; и уверяю вас, она разбиралась на части, как мозаика. Больше того, я, бывало, говорила Джимми… просто чтобы позлить его: «Спорим на что угодно, я не ошибаюсь, потому как знаю, она никогда не осмеливалась разде…» — Она прервалась на полуслове, смутившись, и ее лицо стало цвета сердцевины раскрывшейся розы.
В такой ситуации Дарроу спасли внезапно нахлынувшие воспоминания, и он не удержался от смеха, простодушно подхваченного ею.
— Конечно, — проговорила она сквозь смех, — просто я хотела поддразнить Джимми…
Ее веселье было ему несколько неприятно.
— Все вы одинаковы! — воскликнул он, чувствуя необъяснимую досаду.
Она мгновенно это заметила — ничего не упускала!
— Вы сказали это потому, что подумали, я злорадна и завистлива? Да — я завидовала леди Ульрике… О, не из-за вас или Джимми Бранса! Просто у нее было почти все, что мне всегда хотелось иметь: наряды, развлечения, авто, поклонники, прогулки на яхте, Париж — да одного Парижа было достаточно! И может ли, по-вашему, девушка видеть такое перед собой изо дня в день и не задаться вопросом, почему некоторым женщинам, имеющим ничуть не больше прав на это, все само сыплется в руки, тогда как другие пишут приглашения к обеду, разбираются со счетами, делают копии списка необходимых визитов, приводят в порядок гольфы, подбирают ленты и следят за тем, чтобы собак вовремя обработали серой. В конце концов, каждый может посмотреть на себя в зеркало!
Последние слова она буквально выкрикнула, и в них прозвучало нечто большее, нежели раздраженное тщеславие, но он не отреагировал на них, пораженный тем, как изменилось при этом ее лицо. Под набежавшими облаками возбуждения оно уже не было раскрывшейся чашечкой цветка, но темным мерцающим зеркалом, в котором отражались неведомые глубины чувства. Девушка-то с характером — это видно, подумалось ему, и, похоже, она прочла эту мысль в его глазах.
— Вот такие университеты я прошла у миссис Мюррет — и никаких других не кончала, — сказала она, пожав плечами.
— Боже!.. Так долго у нее пробыли?
— Пять лет. Пробыла там дольше остальных, — сказала она так, словно этим можно гордиться.
— Теперь это позади, слава богу!
Вновь на ее лицо набежала различимая тень.
— Да… теперь я достаточно далека от этого.
— Можно поинтересоваться, что собираетесь делать дальше?
Она на секунду задумалась, прикрыв веки, затем ответила с достоинством:
— Еду в Париж, учиться на актрису.
— На актрису? — Дарроу в смятении уставился на нее. Все его смешанные, противоречивые впечатления о ней враз изменились после такого признания, и, чтобы скрыть удивление, он беспечно добавил: — Значит… все же увидите Париж!
— Едва ли это будет Париж Ульрики. Париж сплошных удовольствий.