Поцелуй так или иначе случился в нужный момент, чтобы спасти их авантюру от катастрофического конца. Они подошли к той точке, когда удивительные воспоминания Софи начали иссякать, когда ее будущее было полностью обсуждено, ее шансы на театральную карьеру тщательно изучены, ее ссора с миссис Мюррет пересказана с новыми подробностями и когда, вероятно сознавая, что и ее средства, и его интерес к ней истощаются, она совершила фатальную ошибку — заявила, что видит, как он несчастен, и стала умолять его сказать почему…
Тот его поступок не дал сорваться в признания, грозившие разрывом, и уберег ее от риска неприятных сравнений; и, едва поцеловав Софи, он почувствовал, что она никогда больше не будет надоедать с подобными вещами. Она была из тех стихийных созданий, которые живут всецело эмоциями и становятся неинтересны или сентиментальны, когда пытаются выразить чувство через слово. Проявленная им нежность возвратила ее на место, отведенное ей природой, и у Дарроу было такое ощущение, будто он обнял дерево, а из того расцвела нимфа…
Одно то, что больше не нужно было слушать ее, невероятно усилило ее очарование. Она, конечно, болтала, как обычно, но это не имело значения, поскольку он более не делал никаких усилий, чтобы следить за ее словами, терпел звук ее голоса, как музыкальный фон для его мыслей.
В ней не было ни капли поэзии, но в ней было нечто, что пробуждало поэзию в других; и в моменты страсти воображение не всегда чувствовало разницу…
Лежа с ней в тени деревьев, Дарроу ощущал ее присутствие как часть очарованного покоя летнего леса и смутного блаженства, наполнявшего его чувства и утишающего боль уязвленной гордости. Все, что он пока еще просил у нее, — это коснуться руки или губ, и получал разрешение, когда они лежали там долгими теплыми часами под песню дрозда, журчащую, как фонтан, и шелест летнего ветерка в листве, и она была так близко, между свисающими ветвями и полями его шляпы, тонкая белая фигурка, притягивающая все плывущие паутинки радости…
И еще он припомнил, как заметил, когда они лежали, глядя в просветы между кронами, конские хвосты перистых облаков, летящих по небу. Он сказал себе: «Завтра будет дождь», и от этой мысли будто стало еще теплее и солнце ярче заблистало на ее волосах… Может быть, не затяни небо облаками, у их приключения не случилось бы продолжение. Но облака принесли дождь, и на другое утро он увидел в окне холодную серую муть. Они собирались отправиться на целый день на экскурсию по Сене до Большого и Малого Андели и Руана, и теперь оба были несколько растеряны, не зная, как убить время… Были, конечно, Лувр и Люксембургский дворец; но он уже пытался смотреть с ней картины, и она поначалу с таким постоянством восхищалась худшими полотнами, а потом и вовсе потеряла всякий интерес к музейным сокровищам, что у него не было желания повторять подобный эксперимент. Так что они вышли на холод и дождь, погуляли по улицам и в итоге свернули к безлюдным колоннадам Пале-Рояля и там уселись в столь же безлюдном ресторане, где перекусили в одиночестве и в меланхолическом настроении; обслуживал их бледный пожилой официант, похожий на жертву кораблекрушения, который уже отчаялся увидеть парус на горизонте… Удивительно, что он вспомнил сейчас лицо того официанта…
Возможно, не случись дождя, ничего и не произошло бы; но что толку думать теперь об этом? Он попытался думать о более неотложных вещах; но, по странному капризу ассоциаций, подробности того дня настойчиво лезли в память, и невозможно было отмахнуться от них. С неохотой он вспомнил долгий путь по мокрым улицам назад в отель после скучного часа, проведенного в кинематографе на бульварах. Когда они вышли на улицу, посмотрев какую-то банальную историю, дождь еще продолжался, но она упорно отказывалась взять такси, а по дороге даже застревала под каплющими тентами витрин, затаскивала Дарроу в продуваемые насквозь пассажи и наконец, когда они уже были почти у гостиницы, дошла до того, что предложила вернуться обратно и поискать спектакль, который, как она слышала, идет в каком-то театре в Батиньоле. Но тут уж он запротестовал; помнилось, они оба впервые были довольно раздражены и смутно настроены встречать в штыки предложения друг друга. Ноги у него промокли, он устал от ходьбы, его мутило от спертой атмосферы переполненного зала, и он сказал, что ему действительно нужно возвратиться к себе в номер, написать несколько писем, — так что они продолжили путь в гостиницу…
Дарроу не знал, как долго он просидел, погрузившись в воспоминания, когда в дверь постучалась Анна. Усилие, понадобившееся, чтобы подняться и напустить на лицо должное выражение, внушило ему ложное чувство, что он вполне владеет собой. Он сказал себе: «Нужно принимать какое-то решение…» — и это на волосок подняло его над бурей в душе.
Она вошла легкой поступью, и он мгновенно уловил, что случилось что-то непредвиденное и обнадеживающее.
— Она была у меня. Нашла меня на террасе. У нас была долгая беседа, и она все объяснила. Мне кажется, будто я никогда не знала ее!
Ее голос был таким растроганным и нежным, что его первоначальные опасения улетучились.
— Она объяснила?..
— Ведь это естественно, не правда ли, что она слегка обиделась за проверку, которую ей учинили? Нет, не твою… я не это имею в виду! Но сопротивление мадам де Шантель… и то, что она послала за Аделаидой Пейнтер… Софи теперь думает, досада на то, что ее так обсуждают и проверяют, могла сказаться на ее отношении к Оуэну, так что он стал воображать себе всякие безумные вещи… Я понимаю все, что она должна была ощущать, и согласна с ней, что лучше ей ненадолго уехать. Она заставила меня, — подвела итог Анна, — почувствовать себя ужасно толстокожей и тупой.
— Это ты толстокожая?
— Да. Словно обращалась с ней, как с милой безделушкой, которую прислали сюда «на пробу», посмотреть, как она будет выглядеть рядом с другими. — И добавила с неожиданным пылом: — Я рада, что она это почувствовала!
Она как будто ждала, что Дарроу поддержит ее или задаст какой-то вопрос, и он наконец нашел в себе силы спросить:
— Значит, ты думаешь, что разрыв неокончательный?
— Надеюсь, неокончательный… никогда так не надеялась! Я поговорила и с Оуэном, когда ушла от нее, и думаю, он понимает, что должен отпустить ее, не требуя никакого положительного обещания. Она возбуждена… он должен дать ей успокоиться…
Она снова замолчала, и Дарроу сказал:
— Наверняка ты можешь объяснить ему это.
— Она мне поможет… она, конечно, собирается увидеться с ним до отъезда. Кстати, уезжает она прямо сейчас, с Аделаидой Пейнтер на машине во Франкей, чтобы успеть на экспресс в час дня, — и та, конечно, ничего не знает о причине, ей просто сказали, что Софи вызвали к себе Фарлоу.
Дарроу молча показал, что все понимает, и она продолжала:
— Оуэн особенно озабочен тем, чтобы ни Аделаида, ни его бабушка ни в коем случае не заподозрили того, что произошло. Необходимость оградить Софи поможет ему себя контролировать. Он приходит в себя, бедный мальчик; ему уже стыдно за свою несдержанность. Он просил меня сказать это тебе; несомненно, он сам тебе все расскажет.