Показания подписаны были именем Сладковой Елены Владимировны, преподавателя английского и немецкого языка. И — протокольным языком — все, что я обнаружила в квартире Шикина и при каких обстоятельствах. Конечно, я не сказала ни слова про то, что на меня было совершено покушение… О выстрелах на проспекте и так напишут в бульварной хронике и в отчете Волжского районного отделения милиции. Главное, что я там не буду фигурировать.
К концу допроса — нет, пожалуй, просто разговора, потому как допросом эту беседу можно было считать чисто формально — принесли результаты экспертизы. Следователь прочитал, надел очки, снова прочитал. И протянул бумагу мне со словами:
— Взгляните, это любопытно. Хотя, надо сказать, я этого ожидал.
Я скользнула глазами по предложенному мне отчету баллистической экспертизы, к которому была присовокуплена распечатка результата экспертизы патологоанатомической.
Да! Я оказалась права!
К выстрелу, оборвавшему жизнь Шикина, пистолет в холодильнике не имел никакого отношения. Тот пистолет, марки «ТТ», оказался незарегистрирован. А вот учителя физкультуры — или кто он там был на самом деле? — застрелили из совсем другого пистолета.
Из пистолета марки «беретта».
И пуля, извлеченная из черепа Шикина, в точности соответствовала той, которая убила Гроссмана.
Убили из одного и того же пистолета?! Какая неописуемая, неоправданная неосторожность со стороны этого убийцы! Ходить по улице с «засвеченным» пистолетом да еще пускать его в ход! И какая нелогичность в действиях — чтобы убить банкира, он использует пистолет, а для меня, «учительницы Елены Владимировны», приготовил винтовку с оптическим прицелом! Который, кстати, в конечном итоге и спас мне жизнь, пустив предательский зайчик.
«Спас жизнь!» Спас жизнь… А ведь этот убийца, быть может, в самом деле избавил меня от многих неприятностей: Шикин положил этот пистолет в холодильник, чтобы, вытащив его самым простым и естественным образом — скажем, вместе с кетчупом или майонезом — тут же пустить в ход. Возможно, я успела бы среагировать, а возможно — нет. Сейчас уже ни к чему просчитывать варианты.
Но кто стоит за спиной этого Владислава Сергеевича по прозвищу Титаник?
Когда мы приехали ко мне домой — это было примерно в половине третьего ночи, — Василий сказал:
— Юля, теперь, кажется, самое время рассказать то, о чем я умолчал при первом нашем разговоре. Умолчал по указанию Андрея Леонидовича. Просто, зная такое, сложно хладнокровно работать, а от вас требуется именно это. И вот теперь вы наработали…
— Что наработала? — выговорила я. — Эти три выстрела из снайперской винтовки?
— Совершенно верно.
— И что же вы хотите рассказать мне, Василий?
— Что? Всего-навсего о первых шагах… о первых подступах, — Василий потер трехдневную щетину, вероятно, у него не хватало времени на личную гигиену, хотя особенных результатов от его работы я не видела, и договорил: — О первых подступах к проекту «Киндеркиллер».
— Ребенка бы пожалел, — раздался над его уткнувшейся в стенку подъезда головой женский голос, в котором звучали нотки гнева и одновременно презрительной, брезгливой, но искренней жалости. — Что же ты, как животное… э-э-эх.
Голос отца прохрипел:
— В-в-в… курррва, лавэ дай… коли… ррраз…
— Коли разбудила? Почивай дальше, спящий красавец. Не дам я тебе денег. Все равно пропьешь, ничего ребенку не оставишь.
И женские шаги мягко унеслись наверх. За ним. Искать его. Ничего. Добрая какая. Нашла, кого жалеть.
Его. Которого никто и никогда не жалел.
А голос у нее… даже интонации… они так похожи на… нет, лучше не вспоминать.
А то…
Он развернулся, выскользнул из тулупчика и, бросив жалкую подстилку в картонный ящик в углу, выпрямился.
В сущности, медлить было нельзя. Нужно было уходить. Наверно, так просто было сейчас скользнуть рукой в этот скрипичный футляр, пошарить среди частей разобранной снайперской винтовки пистолет, его любимую «беретту», которая так удобно и уютно устраивалась в его руке. Как теплая, ласковая игрушка… игрушка, которых у него никогда не было!..
Если не считать того коричневого плюшевого медведя, так быстро ставшего старым и одноухим — и все оттого, что он был единственным другом его, маленького человека. Оттого, что он никогда с ним не расставался.
…А потом вынуть эту «беретту» и перестрелять всех, кто попадется на его пути.
Он посмотрел на отца с каким-то странным, стылым чувством, от которого становилось больно и противно в груди, и зашагал вниз по ступенькам.
Снизу донеслись голоса — недовольный, очевидно, старшего в звании:
— Кантуй этого козла! Я этого пропойцу знаю. Это местный алкаш… Герасим. Он тут раньше дворником был, пока не стал чаще к бутылке прикладываться, чем к метле. А там наверху еще один должен быть. Иванов… тоже старый знакомый.
И второй — веселый голос что-то ему отвечал.
Маленький человек со скрипкой смотрел прямо перед собой — немигающими, серьезными серыми глазами. Молча он прошел мимо двух ментов, которые на него не обратили внимания, и бесшумно выскользнул из подъезда.
Маленький человек шел к Шикину. К Шикину, которого он предупредил о том, что их новая учительница подозрительна. Что она, кажется, не та, за кого себя выдает. Шикин сначала не верил.
Потом поверил.
Маленький человек сам слышал, как Владислав Сергеевич приглашал Елену Владимировну к себе в гости. Известно, зачем. Шикин не любит людей. Их не за что любить, но ее, эту… которую он сам сегодня хотел сломать, как любимую игрушку, выстрелом из винтовки…
Решение выкристаллизовалось неожиданно просто, как будто так оно и должно быть. Он помнил липкую улыбку Шикина, его бегающие глаза, тогда, там, когда должен был вот-вот начаться вечер.
Титаник был далеко не трус… но и ему было жутко.
Ничего. Это забавно. Титаник. Как в компьютерных играх. Чего-чего, а компьютерных игр в его, маленького человека, жизни было очень много. Иногда даже непонятно было, где компьютер, а где начинается жизнь. Как в «Брате-2», когда Данила Багров ходил с пистолетом-автоматом по ночному клубу и убивал, а снято все было в ракурсе компьютерной игры.
…Он помнит, как играл в «Кармагеддон-II». Это такая милая игра-гонялка, где нужно ездить по улицам, разбивать все встречные машины, сшибать пешеходов и собак, крушить витрины и вообще — ломать и убивать. Он играл в нее пять часов, а затем вышел и сел в машину, на которой можно было гонять по степи. Проехал по грунтовой дороге на бешеной скорости, а затем, когда из облака пыли, взвихренного и поднятого спиралью хулиганистым ветром, на машину выскочила собака — руки сами рванули руль в ее сторону.