Я заглянул ей в глаза. Они были полны вызывающего торжества. Но в них не отражалась страсть ее тела.
— Сделай мне ребенка, — снова прошептала она. — Ведь твой отец не захотел. Он боялся, как бы кто-то не отнял чего-нибудь у тебя!
— Что? О чем это ты говоришь?!
Я попытался встать, но она превратилась в бездонный колодец, из которого я не мог выбраться.
— Да, Джонас, — подтвердила она с улыбкой. Ее тело не отпускало меня. — Твой отец не желал рисковать. Поэтому и заставил подписать перед свадьбой тот брачный контракт. Он хотел, чтобы все досталось его бесценному сыну! Но ты ведь сделаешь мне ребенка, правда, Джонас? И кроме нас, никто не догадается. Ты поделишься состоянием со своим ребенком, даже если весь свет будет считать, что это ребенок твоего отца.
Я резко отпрянул от нее, теряя последние силы. Она уткнулась в подушку и заплакала.
Я молча встал и вышел из спальни.
Спускаясь вниз, я думал о том, что был дорог отцу. По-настоящему дорог. Хотя я этого не видел, но он меня любил.
Когда я вошел в свою комнату, из глаз моих лились слезы.
Я мчался по песчаным холмам на лошадке, которая была у меня в десять лет. Во мне поднялся страх бегства, хоть я и не знал, от кого спасаюсь. Оглянувшись, я увидел отца, скачущего на огромном рыжем коне. Пиджак у него распахнулся, на груди туго натянулась толстая золотая цепь от часов. Я слушал его гулкий, отдаленный голос: «Джонас, вернись! Вернись, черт возьми!»
Но я только безжалостно погонял свою лошадку. Вдруг, откуда ни возьмись, рядом оказался Невада, который без усилий поскакал рядом на своем вороном коне. Он спокойно посмотрел на меня и негромко сказал: «Вернись, Джонас. Тебя же зовет отец. Что ты за сын, в конце концов?»
Продолжая понукать лошадь, я опять оглянулся через плечо. Отец остановился. Лицо его было печальным. «Присмотри за ним, Невада, мне некогда». Он повернул коня и начал быстро удаляться. Вскоре вдали осталась только маленькая расплывчатая точка. Я наблюдал за ней сквозь слезы. Потом не выдержал и закричал: «Не уходи, отец!» Но слова застряли у меня в горле.
Я сел в кровати, мокрый от пота. Через открытое окно спальни до меня доносился топот лошадей, находившихся в загоне за домом.
Я подошел к окну. Судя по солнцу, было уже около пяти утра. В загоне один из конюхов начал объезжать гнедого конька. Я понял, что это — то лекарство, которое поможет мне избавиться от горького привкуса во рту. Натянув джинсы и старую голубую рубаху, я вышел из комнаты.
На лестнице мне встретился Робер с подносом, на котором стояли стакан апельсинового сока и дымящийся кофейник.
— Доброе утро, мистер Джонас.
— Доброе утро, Робер.
— Мистер Макалистер ждет вас в кабинете.
— Спасибо, Робер.
Я приостановился. Загон подождет. Есть дела поважнее.
— Мистер Джонас, — позвал Робер.
— Да?
— Делами лучше заниматься, когда у тебя есть что-то в животе.
Я посмотрел на него, а потом — на поднос. Кивнув, я присел на верхнюю ступеньку. Пока я пил сок, Робер поставил поднос рядом, налил мне кофе и снял крышку с тоста. Робер был прав. Чувство пустоты исходило из желудка — и уже понемногу исчезало.
* * *
Если Макалистер и обратил внимание на то, как я одет, то виду не подал. Он сразу перешел к делу:
— Оставшиеся десять процентов акций разделены следующим образом: по два с половиной процента имеют Рина Корд и Невада Смит; еще по два процента — судья Сэмюэль Гаскелл и Питер Коммэк, президент промышленного банка в Рено; один процент у Юджина Дэнби.
— Сколько стоят акции?
— Годовая прибыль или общая стоимость?
— То и другое.
Он заглянул в свои бумаги.
— Если считать по прибылям за последние пять лет, то пакет меньшинства можно оценить в сорок пять тысяч; по текущему курсу — около шестидесяти. После войны доходность корпорации стала снижаться.
— Что это значит?
— В мирное время спрос на нашу продукцию падает.
Я закурил, прикидывая, не поспешил ли я, назначив ему сотню тысяч в год.
— Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю.
Он посмотрел в бумаги, потом — на меня.
— Банк Коммэка отказался выдать кредит в двести тысяч долларов, который запросил ваш отец на финансирование подписанного вчера германского контракта.
Я медленно раздавил окурок в фирменной пепельнице.
— Значит, денег у меня будет маловато?
Макалистер кивнул. Следующий мой вопрос застал его врасплох:
— Ну, и что вы предприняли?
Он посмотрел на меня как на психа.
— А почему вы решили, что я что-то предпринял?
— Вчера, когда я зашел в кабинет отца, вы уже были там. Не думаю, чтобы он вызывал вас только для того, чтобы разобраться с родителями девчонки. Это он сделал бы и сам. Да и потом, когда вы приняли мое предложение. Значит, вы уверены, что получите свои деньги.
Адвокат улыбнулся.
— Я договорился о кредите в «Пайониэр Нэшнл Траст Компани» в Лос-Анджелесе. На всякий случай на триста тысяч.
— Хорошо, — сказал я. — Этого хватит на то, чтобы скупить все остальные акции.
Он снова удивленно воззрился на меня. Я плюхнулся в кресло рядом с ним.
— Ну, а теперь расскажите мне все, что вам удалось разузнать об этом новом виде продукции, которым мой отец так увлекся. Как, говорите, он называется? Пластмасса?
В просторном холле Робер накрыл обильный завтрак в сельском стиле: бифштекс с яйцом, горячие лепешки. Убрав последнюю тарелку, он бесшумно исчез. Я допил кофе и поднялся.
— Итак, господа, — сказал я, — излишне говорить, насколько я ошеломлен свалившейся на меня вчера огромной ответственностью за дальнейшую судьбу такой крупной компании. Я пригласил вас сюда, чтобы вы помогли мне решить, как действовать дальше.
— Ты можешь полностью на нас положиться, сынок, — пропищал из-за стола Коммэк.
— Спасибо, мистер Коммэк, — отозвался я. — Похоже, первым делом нам надо бы избрать нового президента компании. Это должен быть человек, столь же преданный ее интересам, как и мой отец.
Я обвел взглядом сидящих за столом, дожидаясь, чтобы тишина стала гнетущей. Стала.
— У вас будут предложения, джентльмены?
— А у тебя? — спросил Коммэк.
— Вчера мне так казалось, но утро вечера мудренее. Я решил, что этот орешек мне не по зубам. Опыта маловато.
Впервые за утро Гаскелл, Коммэк и Дэнби повеселели. Они обменялись быстрыми взглядами. Заговорил Коммэк: