Полицейский кивнул.
— Это вопрос дипломатический, — с чисто французской легкостью, обрадовавшись, что выбрался из сложной ситуации, проговорил жандарм. — Это вне моей юрисдикции.
Дакс вновь повернулся к фон Куппену.
— В дополнение к письму, копиями которого я располагаю, у меня есть и копия заявления вашей супруги, заверенная у нотариуса. А также справка от врача, констатирующая ее физическое состояние. Надеюсь, вы добровольно вернете мне ее паспорт, не вынуждая меня предъявлять все эти документы суду. Или мне следует добиться через суд запрета на ваш физический контакт с нею?
Фон Куплен уставился на Дакса, затем повернул голову к Джереми.
— Что вы с ней сделали? У нас не было никаких проблем до тех пор, пока вы не встали на нашем пути, — с горечью сказал он.
— По-видимому, вы действительно ненормальны, если верите своим словам, — ответил Джереми и обратился к отцу:
— Пойдем в дом, папа. Я проголодался.
В полном молчании они прошли в дом, оставив во дворе фон Куппена и полицейских. Через несколько минут они услышали, как от виллы отъехала машина. Когда звук ее стих, отец поднял глаза на Джереми.
— Это ты забрал ее из отеля, не так ли?
— Так.
— С чего вдруг ты полез заниматься этими глупостями?
Джереми повернулся к Даксу.
— Там были фотографии, да?
Дакс кивнул и вытащил из кармана еще один конверт. Джереми взял его и передал отцу, даже не взглянув. Хэдли-старший вскрыл конверт, достал несколько снимков.
— Боже мой!
— И это еще не все, отец. Когда я приехал в гостиницу, то увидел, что она прикована наручником к кровати. Я же сказал, что этот сукин сын тронулся, и это на самом деле так.
Отец переводил взгляд с сына на его друга. Затем произнес:
— Нам повезло, что Дакс был рядом и помог из всего этого выпутаться. Даже и думать не хочу, что могло бы произойти, если бы не он.
— Неужели ты считаешь, что я об этом не подумал? Неужели ты верить в то, что я был способен поставить под удар Джима в то самое время, когда он будет баллотироваться в Конгресс?
— Джим баллотироваться? — Отец в недоумении уставился на Джереми. — Я-то был уверен, что к этому времени ты поймешь...
— Пойму что?
— Поймешь, почему я велел тебе отказываться от всех предложений о работе. В Конгресс будет баллотироваться вовсе не Джим. Это будешь ты!
Роберт был погружен в чтение газеты, когда Дениз вошла в их маленькую квартирку с почти пустой хозяйственной сумкой в руке. На пороге она остановилась.
— Ты сегодня рано.
Он не оторвал глаз от газеты. Губы его шевелились, пока он с трудом переводил слово за словом с иврита на французский. Предложение наконец закончилось, он поднял голову.
— Делать в конторе было совершенно нечего, и после обеда меня просто отпустили.
Дениз закрыла входную дверь и прошла на кухню, но тут же вернулась в комнату.
— Принесли свежую «Франс суар». Я положила ее на столик рядом с твоей кроватью.
— Спасибо. — Он начал подниматься, однако спохватился, что движения его слишком уж торопливы, слишком уж выдают желание поскорее снова схватить газету. — А как твои дела?
Дениз пожала плечами.
— Как обычно. Я уверена, что мясник понимает по-французски, но делает вид, что нет. Он заставил меня изъясняться на иврите. И, когда в лавке все вволю насмеялись над моим произношением, сказал, что сегодня мяса вообще нет.
— Но ведь новые талоны действительны.
— Я так ему и сказала. А он ответил, что это я знаю и он знает, а вот баранам не сказали.
— И что ты купила?
— Картофеля и кусок жирной баранины.
— Опять ходила на черный рынок?
— А ты опять хочешь есть пустую картошку? Роберт промолчал, а когда заговорил, в голосе его звучала неподдельная горечь:
— Может, арабам и не нравится наше присутствие здесь, но богатеют они на нас исправно.
— Наше присутствие здесь не нравится не только арабам.
— После того, как сюда пришли англичане, все должно измениться.
— Я слышу это уже на протяжении нескольких месяцев. — Дениз устало убрала с лица прядь волос. — И потом я говорила вовсе не об англичанах.
Он молча взглянул на нее, повернулся и скрылся в спальне, но тут же вышел оттуда с газетой в руках.
— Ты видела снимок на первой странице? Здесь пишут о Даксе.
— Нет, — она подошла, — а что пишут? Он пробежал глазами абзац, и лицо его расплылось в улыбке.
— Дакс все тот же. Он будто бы похитил из отеля в Ницце жену какого-то богатого немца. Когда немец потребовал, чтобы жену ему вернули, Дакс ответил, что не в состоянии этого сделать, поскольку вилла, где она находится, обладает дипломатической неприкосновенностью.
— А имя жены не упоминается? Роберт качнул головой.
Дениз повернулась к раковине, набрала в кастрюлю воды. Взяв маленькую щетку, начала чистить картофель.
— Почему бы тебе не срезать кожицу?
— В ней много витаминов. К тому же картофелин всего пять, и они маленькие. Это все, что я смогла достать.
— О. — Он вновь уткнулся в газету.
Пока Дениз занималась стряпней, они не разговаривали. Дениз разрезала картофелины на четыре части, затем мелко покрошила баранину, положила все в кастрюлю, добавила туда зелени. Достала из шкафчика луковку, тоже опустила в кастрюлю. Постояла в задумчивости и вновь открыла шкафчик — последняя остававшаяся в нем луковица последовала за первой. Бросив в кастрюлю по щепотке соли и перца, она накрыла ее крышкой. Гурман вряд ли восхитился бы такой похлебкой, но это все же лучше, чем ничего.
— Целых две страницы они отвели моде, — заметил Роберт не поднимая головы. — Хочешь взглянуть?
— С удовольствием.
Дениз подошла, взяла из его руки несколько страниц, уселась на стуле напротив и раскрыла первую. В самом верху страницы крупным шрифтом было набрано: ПЕРВАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ СЕЗОНА. Шанель, Бальмэн, Диор, князь Сергей Никович.
Ниже шли снимки новых туалетов. Она жадно вглядывалась в позы манекенщиц, которые смотрели вызывающе с газетного листа.
Дениз прикрыла глаза. Париж. Осенний показ мод.
Это было как наваждение. Неважно кто ты: герцогиня или жена мясника, — в это время все говорят только о модах. Номера «Л'Оффисиаль» переходят из рук в руки с охами и ахами по поводу какой-нибудь мелочи вроде отделочного шва, и у каждой женщины найдется свое собственное мнение относительно того, будет это смотреться или нет. И не имеет значения, что ты покупаешь себе новое платье раз в десять лет, — право на свое мнение ты имеешь. Соседи выслушают его с таким видом, будто ты входишь в десятку самых шикарных женщин мира.