Я сделал несколько шагов. В узеньких, обтягивающих брюках она выглядела стройнее, чем я ее помнил. Мужская рубашка с расстегнутым воротником и закатанными рукавами делала ее похожей на маленькую девочку, наряженную в одежду старшего брата. И только восхитительная, волнующая линия груди ставила все на свои места. Я остановился в шаге от Беатрис.

— Чего же ты ждала?

Она посмотрела на меня чуть ли не с вызовом.

— Твоего звонка. А когда не дождалась, то вспомнила твои слова. Ты говорил, что только детям говорят, как они должны думать. Мужчины и женщины должны думать сами.

— И что же ты думаешь?

Мне было хорошо видно, как снизу, от шеи, к лицу ее стал медленно подниматься румянец.

— Я думаю... — она заколебалась, глаза ее устремились вниз и тут же снова вверх, на меня. — Я думаю, что влюбилась в тебя.

Я принял ее в свои объятия.

Поднося спичку к сигарете, я краем глаза наблюдал за Беатрис, которая, запрокинув голову, смотрела в ночное небо, прислонившись к не очень высокой оградке галереи. Но вот она сделала шаг ко мне. Я отшвырнул спичку.

— Теперь я понимаю, почему ты так любишь это место. Здесь так хорошо, что кажется в целом мире нет никого, кроме тебя.

Я улыбнулся ей.

— И даже больше. Это мой дом. Я родился в комнате наверху. А позади дома, в мягкой земле, покоятся мои отец, мать и сестра. Здесь мои корни.

Она уселась напротив и взяла мою руку в свои.

— Наши отцы были знакомы. Папа говорил, что твой отец был по-настоящему великим человеком.

Я посмотрел в ночь. В густой траве негромко шуршал ветер.

— Мой отец, — сказал я и смолк. Как можно словами выразить доброту и тепло, любовь? Я вновь устремил взгляд на Беатрис. — Мой отец был мужчиной. Настоящим мужчиной. Для любого человека в этом мире у него было наготове сочувствие и прощение. Для любого, только не для себя.

— Ты и сам такой же. Я медленно поднялся.

— Пора спать. Крестьяне должны просыпаться с рассветом.

Беатрис неохотно встала. Заметив ее волнение, я улыбнулся. Она даже не понимала, какой она в сущности еще ребенок.

— Будешь спать в комнате моей сестры, — сказал я. — Котяра приготовил ее для тебя.

Я лежал, вытянувшись на постели и слушая в темноте, как она что-то напевает у себя в комнате; иногда ее голосок прерывался звуком льющейся из кувшина воды. И все это было настоящим, это был не сон.

Я вслушивался изо всех сил. Котяра был прав. Других звуков в доме не было. Жившие здесь в заточении души моих близких наконец получили свободу.

Перевернувшись на другой бок, я улыбнулся и закрыл глаза. Едва слышная мелодия песни начала удаляться, я заснул, но почти в то же мгновение проснулся: в моей комнате кто-то был. Я заворочался, и рука моя коснулась ее упругой высокой груди. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки пальцы ощутили твердый, набухший сосок.

Голос ее звучал низко.

— Меня о тебе предупреждали. А тебе неужели никто не говорил о таких, как я? Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы оставаться одной.

Исходившие от нее токи побежали по моей руке, наполняя дикой энергией мышцы тела. Я притянул ее к себе и поцеловал так, что она едва не закричала. Для нее это было впервые, как впервые, похоже, испытал подобное чувство и я. Никогда, даже в мечтах, я не мог себе представить, что человеку может быть так хорошо.

Ни одна женщина до этого не кричала мне в момент своей наивысшей боли и наслаждения:

— Дай же мне ребенка, любимый! Дай же мне ребенка!

10

Я проснулся, когда первый солнечный луч упал в окно. Сдерживая дыхание, осторожно повернулся, стараясь не потревожить Беатрис. Она лежала на спине, ноги чуть укрыты легкой простыней, длинные, шелковистые черные волосы разметались по белоснежной подушке. Она спала, ее приоткрытый рот чему-то таинственно улыбался.

Я посмотрел на ее полные тугие груди — под нежной кожей просвечивали голубые ниточки кровеносных сосудов, небольшие соски трогательно торчали вверх. Взгляд мой скользнул по ее совершенному телу ниже, где изящный изгиб талии переходил в плавный подъем бедра, темный треугольник внизу живота чуть влажно поблескивал.

— Я красива? — услышал я мягкий голос. Оказывается, она не спала. Зеленые глаза улыбались.

— Я не знал, что ты проснулась.

— Я красива?

— Очень.

— Я была... Все было хорошо? — она прикрыла глаза.

— Ты была просто великолепна, — успокоил ее я, причем сказал чистую правду.

— Сначала мне стало страшно, — прошептала она. — Не за себя — за тебя. Ведь могло ничего и не получиться. Такое случается, я слышала. Ты и сам знаешь. Как это может быть больно, как девушка сама может все испортить. Мне очень не хотелось, чтобы это произошло со мной, я старалась, чтобы все было хорошо.

— Так оно и было.

Беатрис вновь открыла глаза и посмотрела на меня.

— А то, что ты сказал ночью — ты и вправду имел это в виду? — Чуть запнувшись, она тут же добавила:

— Нет, тебе нет нужды отвечать. С моей стороны это нечестно. Ты не должен думать, что я тебе не верю.

— На слишком уж личные вопросы я, как правило, не отвечаю, — улыбнулся я. — Но на этот отвечу с удовольствием.

Она смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Именно это я и имел в виду. Я люблю тебя. На губах ее заиграла улыбка, она смежила веки.

— Я люблю тебя. — Она прикоснулась к моей щеке и, не раскрывая глаз, повернулась и поцеловала меня. Потом глаза ее медленно раскрылись.

— Он так великолепен, — прошептала Беатрис, — он такой сильный. Никогда не думала, что это может быть так хорошо.

Я рассмеялся. Скорее бы я лишил себя жизни, чем позволил себе разочаровать ее.

— Ну, вот и все, — сказал я, уминая землю вокруг только что посаженного последнего цветка.

Беатрис стояла рядом, прислонясь к ограде. Когда я выпрямился, она подошла ко мне и поцеловала.

— В следующий раз я обязательно помогу тебе. Сейчас, я понимаю, ты должен был сделать все сам.

— Я давно уже должен был это сделать.

— Твоей вины здесь нет, ты же был далеко от дома. — У могилы моей сестры Беатрис опустилась на колени. — Такая маленькая, — печально проговорила она, — всего тринадцать лет. Как она умерла?

— Бандиты спустились с гор, — не сводя с нее взгляда, несколько напряженным голосом ответил я, — и убили ее, мою мать и Ла Перлу, кухарку.

— А отца твоего здесь не было? Я покачал головой.

— Милях в десяти отсюда была деревенька. Он находился там.