— Да, знаю, я видел их.
— И Мэди Шнайдер, и Ди-Ди Лестер, и... — она бы не остановилась, если бы я не поднял руку.
— Вам нет нужды перечислять. Я уже всех их видел.
— И ужинаешь как отшельник?
— Не вздумайте меня жалеть, — расхохотался я. — Иногда так приятно побыть одному.
Но, как выяснилось, недолго мне суждено было наслаждаться одиночеством. После представления появилась Даня Фаркас, и я пригласил ее за свой столик. И оттого, может быть, что теперь я перестал быть неприступным, стали подходить и другие. Сначала Сью-Энн — ей было любопытно, что за отношения у нас с Даней. За ней явилась Ди-Ди — она никогда не упускала случая устроить сцену, если Сью-Энн была поблизости. Последними подошли Каролина и Мэди Шнайдер, которые также не могли оставаться в стороне, если где-то что-то происходило.
Над столом повисла неловкая тишина. Дамы рассматривали друг дружку, причем каждая недоумевала: чего ради явились остальные? К столику уже спешил Джон Перона с двумя официантами, у каждого в руках было по бутылке шампанского. Он чуть наклонился к моему плечу, в голосе — тревога:
— Надеюсь, неприятностей не будет? — прошептал он драматически.
Я расхохотался. Вот уж, ничего не скажешь — в этот момент я действительно чувствовал себя султаном Марокко.
— Не волнуйся, неприятностей не будет. Дамы решили скорее всего устроить вечеринку-экспромт, чтобы объединиться против меня.
Дружный взрыв хохота разрядил напряжение. И по мере того, как разговор наш становился все более оживленным и непринужденным, посетители ресторана возвращались к обычному своему времяпрепровождению: болтовне и разглядыванию соседей.
Когда мы с Даней выходили из дверей ресторана, было около двух ночи.
— Ну и веселье, — проговорила она. — Сидим и сверлим друг друга взглядами, пытаясь угадать, о чем кто думает.
— Согласен, занимательно, но каждый день я бы этого делать не стал. Уж больно утомительно.
— Зайдем ко мне, выпьешь посошок на дорожку. — Она рассмеялась. — Это тебя немного успокоит.
— Хорошо, но только на несколько минут. Завтра у меня тяжелый день.
Я ушел от нее только в пять. Войдя в кабину лифта, увидел в зеркальной стене какую-то развалину. На шее две царапины, в ушах звон от исступленных воплей, которые испускала Даня, пока мы боролись в постели. Я с сожалением рассматривал свою физиономию. Да, получил я гораздо больше того, что просил.
Швейцар у двери молча окинул меня взглядом. Такси поблизости не было, и я пешком побрел в сторону Парк-авеню, уж там-то они всегда поджидают позднего — или, наоборот, раннего — клиента. Машину, которая остановилась рядом, я не замечал до того момента, пока не услышал зовущий меня голос.
— Дакс!
— Беатрис!
Она сидела рядом с водителем, в ее зеленых глазах металось неясное чувство обиды.
— Мы гоняемся за тобой всю ночь. Никак не удавалось выбрать момент, чтобы ты был один.
Самое примечательное в Нью-Йорке, наверное, то, что независимо от того, день это или ночь, всегда можно найти место, куда пойти. Если в пять часов утра вы оказались в восточной оконечности Манхэттена, вам стоит заглянуть к Ройбену — это небольшой изысканный ресторанчик, где посетителю подадут все, что он пожелает: от чашки кофе до полного обеда.
Когда мы с Беатрис зашли туда, зал был почти пуст. Сидели лишь два-три человека, видимо, забывших о том, что ночь уже кончилась, а ранние пташки, похоже, еще не покидали своих постелей. Скучавший официант не обратил внимания на мой вечерний костюм. Он ко всему привык: здесь такое не в новинку.
— Что закажете?
— Кофе, — ответил я. Черный, крепкий и побольше. — Я взглянул на Беатрис.
— Мне то же самое.
Официант кивнул и отошел. Я хотел взять Беатрис за руку, но она отодвинула ее к краю стола.
— Я так волновался, когда узнал, что ты уехала. Думал о тебе каждый день.
Вновь тот же обиженный взгляд.
— У тебя исцарапана шея, на воротничке кровь.
— Придется выяснить отношения с парикмахером, — шутливо ответил я. — Не очень-то он осторожен. Беатрис не улыбнулась.
— Ничего смешного.
— Почему ты не сказала мне, что уезжаешь?
Она молчала до тех пор, пока нам не принесли кофе.
— Не так уж ты и беспокоился, если честно.
Я сделал большой глоток. Кофе был горячим, по желудку распространилось приятное тепло, я сразу почувствовал себя лучше.
— Какой смысл препираться? К тому же, ты вовсе не поэтому разыскала меня.
Она опустила голову к чашке. Может, мне и не стоило так говорить, но это было правдой. Наконец она подняла на меня глаза.
— Отец не поверил тому, что я ему сказала. Он уверен, что это ловушка.
— Отец! — взорвался я. — Видимо, он уверен и в том, что пятьдесят семь мертвых жителей Матанзы, — это тоже ловушка?
Беатрис ничего не сказала.
Мне вспомнились вчерашние слова сенатора о трусах, которые просят храбрецов, чтобы те шли умирать вместо них.
— Что ты сказал?
Оказывается, я произнес эту фразу вслух. Я повторил ее, добавив несколько слов от себя.
— Твой отец похож на генерала, который сидит в безопасности, в нескольких милях от поля боя с приятным ощущением того, что кровь, льющаяся по его приказу, никогда не обагрит его собственных рук. Если он действительно убежден, что выражает волю народа, то пусть выйдет вперед и открыто выступит против президента. Или он боится того, что проиграет и станет в глазах людей шарлатаном?
Губы Беатрис сжались.
— Он бы так и сделал, если бы верил, что президент сдержит свое обещание относительно амнистии! — со злостью ответила она.
— Президент будет вынужден сдержать слово! — Я тоже вошел в раж; все шло как-то наперекосяк. — У него нет другого выхода, он же заявил об этом на весь мир. Думаешь, он сможет пойти на попятный?
— И ты на самом деле в это веришь? — Беатрис в упор посмотрела на меня,
— Да. — Я демонстративно замолчал.
— Ты согласишься встретиться с моим отцом и поговорить? — спросила она после некоторой паузы.
— В любое время.
— Никакой слежки, ты придешь один.
— Да.
— Я сообщу ему об этом. — Она встала, я тоже начал подниматься, но она остановила меня движением руки. — Не ходи за мной.
— Беатрис, — я потянулся к ее руке. Она вновь убрала ее.
— Нет. Я совершила ошибку. Мне показалось, что мы с тобой живем в одном мире. Действительно — правы оказались они, а не я. Теперь я это вижу.