Чтобы как-то выйти из щекотливой ситуации, государство изобрело новую форму собственности — «посессионное владение». Оно было введено в практику указом от 1721 года. Это было нечто вроде аренды, когда имущество одного хозяина без его согласия передавалось в аренду другому лицу по решению третьего лица (то есть государства). Государство контролировало правильность, рациональность и рентабельность ведения дел на «посессионных» заводах. Священник и краевед А. Топорков в 1892 году писал о таком заводе (применительно к Шайтанскому заводу на казённых землях): «…отведённые ему земли и леса считаются казёнными и только состоят в бессрочном пользовании заводовладельцев, не составляя полной их собственности. По условиям владения землями, заводское действие не должно уменьшаться ни в количестве, ни в качестве; для увеличения же его требуется разрешение горного начальства. Владельцы, пользуясь для горных промыслов растущим на отведённых им землях лесом, должны производить рубку под контролем того же горного начальства; наконец, в случае прекращения заводского действия, казна может отобрать данные от неё пособия землёю и лесом».
На Чусовой «посессионными» заводами были заводы «посессионных» горных округов — Верх-Исетского, Сысертского, Нижнетагильского, Ревдинского и Шайтанского. То есть все заводы, которые принадлежали не казне и не альянсу Строгановых, Голицыных, Шаховских, Шуваловых.
Казуистическая «посессионная» форма владения волей-неволей заставляла государство участвовать в горнозаводской политике, причём не только юридически, но и практически. Какой заводчик станет вкладывать капитал в дело, которое ему не принадлежит? И государство было вынуждено «вкладываться» вместе с заводчиком, чтобы «снять финансовые риски». Поэтому никто из заводчиков, кроме Строгановых, не был хозяином своего производства в полном смысле этого слова. И Демидовы, и Яковлевы, и Турчаниновы, и все другие владели заводами — но не землёй, на которой заводы стоят (будто бы заводы можно взять да и перенести на другое место, как шахматную фигуру с квадрата на квадрат). Земельными наделами, лесными дачами и прочими территориями (а также и крепостными крестьянами, которые в общем тоже были частью «земли») заводчики пользовались только «посессионно» и по квоте, которую устанавливал закон.
Может быть, от такой запутанной системы владения и происходит неискоренимое и ныне сращение бизнеса и государства? Слишком сложны «правила игры», слишком уязвимы позиции «фаворитов», слишком много возможностей реванша у аутсайдеров… Как делать дело без протекции автора этой зыбкой конструкции прав на собственность?
Столь громоздкая и запутанная система позволяла толковать ситуацию в любом ключе. «Закон — что дышло», — язвительно говорит народ. Но дремучий лес правовых актов означал чистое поле беззакония.
Ситуация, безусловно, требовала разъяснения. И государство поступило по-иезуитски изворотливо. Оно не стало регулировать право, выведя его «за рамки» реальной жизни. Оно отрегулировало быт. И бытом определялся закон, а не законом — быт, как должно.
Мотив был найден ещё Петром: военные нужды. Ведь заводы изготовляли пушки. Да ещё очень помогли «башкирцы», которые до 1755 года не прекращали яростную борьбу за национальную независимость. Ну и крестьяне-бунтовщики тоже помогли: надо же их держать в узде! Для самооправдания власти пригодились даже сосланные на Урал каторжники: ведь требуется войско, чтобы охранять остроги. И Урал, сердце державы, чуть ли не самая удалённая от всех врагов провинция, был милитаризирован, как осаждённая крепость. Тотальная милитаризация — второй признак «горнозаводской цивилизации».
Горными округами командовали генералы. Горными заводами — офицеры. Горное управление (Обер-бергамат) являлось штабом. Гражданские власти, все эти губернаторы и бургомистры, в расчёт не принимались. Горное дело считалось частью военного дела. Даже петровская Табель о рангах для горного дела имела специальный аналог «под армию»: шихтмейстер приравнивался к прапорщику, берг-гешворен к подпоручику, гиттен-фервальтер к поручику, маркшейдер и бергмейстер к капитанам, обер-берг-мейстер к майору… На Урале все инженеры были офицерами, а половина заводов — крепостями. По какому праву? — мог бы спросить наивный либерал. И получил бы ответ: по праву военного положения!
Например, Екатеринбург, горная столица, вовсе не имел своего гражданского управления, а обязанности городничего всегда выполнял горный начальник — офицер.
Жизнь строилась не по закону, вырастающему из традиции и понятий о справедливости, а по Горному уставу, порождённому ситуацией. Какова была жизнь «подданных»?.. А какова она может быть при военно-полевом суде, «по закону военного времени»? И трудовой пот на Урале всегда был кровавым.
Мамин-Сибиряк в очерке «Город Екатеринбург» пишет: «Здесь всё было подтянуто на военную ногу, даже больше — горный корпус своей солдатской выправкой и муштрой далеко оставил за собой военных людей по профессии и мог сделаться опасным конкурентом настоящих парадных полков. Рассадником этого направления служил институт корпуса горных инженеров, двести воспитанников которого, составляя две роты, проходили всю школу фронтового учения при полной военной амуниции и ружьях. Получились настоящие николаевские фронтовики с солдатской вытяжкой. Вот из таких военных людей и составлялось начальство. Интересна роль главного горного начальника: он был главным командиром и хозяином заводов, директором горного правления, командиром и инспектором трёх линейных оренбургских баталионов, находившихся на заводах; подчинённый министру финансов, он имел обширную военную власть, так что его права относительно решений военно-судных дел по линейным баталионам равнялись правам начальника дивизии; так как горные инженеры относительно суда и дисциплины подлежали законам военным, для исполнения каковых при горном правлении существовал специальный горный аудиториат, с прокурором и презусом, то сентенции этого суда утверждались главным горным начальником… но этого мало — всё городское управление находилось под его непосредственным контролем и даже определение священно- и церковнослужителей делалось местным архиереем по предварительному сношению с горным начальником. Одним словом, это была обширная и своеобразная власть, какая даётся только военным генерал-губернаторам в областях, объявленных на военном положении».
Горные уставы были главными документами, регламентирующими горнозаводскую жизнь, — так сказать, «горной конституцией». Правда, не всегда они были продуманны, и не всегда законотворческая инициатива «с мест» получала государственную поддержку.
Например, власти игнорировали проект Горного устава, созданный Татищевым в 1735 году. А в 1755 году Берг-коллегия озадачилась созданием нового «Горного уложения». Для его написания с Урала были вызваны горный инженер Григорий Клеопин, приказчик Кушвинского завода Федот Лодыгин, приказчик Юговского завода Козьма Ломтев и рудознатец из деревни Кояново Исмаил Тасимов. Возглавил комиссию горный начальник Никифор Клеопин. Под его руководством комиссия провела столь сложную и глубокую работу, что петербуржское чиновничество просто не смогло осмыслить её значения и потихоньку распустило комиссию Клеопина без всяких «законодательных последствий». Отдельные пункты и мнения из наработок комиссии Клеопина впоследствии вошли в другие горные документы.