Моржов и Лёнчик добрались до Багдада. Котельная помещалась в старой церкви, где трубу кочегарки пропустили сквозь обезглавленную колокольню.

– А сторож тут как? – спросил Лёнчик, осторожный, как крыса.

– У себя дома, – пояснил Моржов. – Он в семь вечера пост примет – и домой. В семь утра вернётся, пост сдаст и снова домой. Чего тут воровать-то? Колокольню?

Забор вокруг церкви-кочегарки стоял лишь там, где был виден с улицы. Дальше он только подразумевался. Моржов и Лёнчик перешагнули гнилые доски и брусья, заросшие бурьяном, и вышли на укатанный грузовиками двор. Грязная, облупленная церковь стояла, как старый колёсный пароход, который уже никогда никуда не сдвинется. Окна церкви были заложены силикатным кирпичом. Пролом в стене, сквозь который затаскивали бойлеры, закрывал ржавый щит из сваренных железных листов. Под карнизами из фигурного кирпича рыжие разводья образовали свои причудливые узоры. Возле фундамента, как шпана, рос чертополох.

Моржов сразу прошёл к дверке в цоколе колокольни. Щеколда с замком здесь была уже заботливо выбита. Моржов отволок дверь до половины, пока перекос не ограничил движения, и, не оглядываясь, исчез в сумраке. Лёнчик быстро протиснулся вслед за Моржовым.

Труба котельной прошивала колокольню насквозь. Узкая деревянная лесенка с вихлястыми перилами уползала вдоль стен наверх, по угловатой спирали обвивая трубу собою. Иногда Моржову и Лёнчику приходилось подгибаться под железные тяги от трубы к стенам; тяги фиксировали трубу в вертикальном положении.

– Не шаркайся, тут грязь одна, – сверху гулко предупредил Моржов, не замечая, что сам из-под ног осыпает Лёнчика известковым мусором.

– Ты, блядь, лучше себе под копыта смотри… – пробурчал, отряхиваясь, Лёнчик.

Они поднялись на небольшой помост возле окна, в которое уходила мощная коса резиновых кабелей. Снаружи в кладку стены были вбиты кронштейны, державшие фарфоровые изоляторы, хотя кабели и так были в оболочках. Коса в оконном проёме расплеталась на отдельные кабели. Некоторые ныряли вниз, а некоторые, обмотавшись вокруг изоляторов на пару оборотов, по воздуху утягивались к дальнему столбу.

Задрав голову, Лёнчик разглядывал светлое небо в широких щелях потолочного настила. Где-то там, наверху, шелестел ветерок. Обугленная верхушка трубы плыла в облаках, как перископ субмарины в пенных гребнях.

– Ща посмотрю, что тут как… – пробормотал Моржов и на четвереньках пополз в оконный проём. Стены колокольни были толщиной в полметра, не меньше.

Моржов выглянул наружу и с колокольни увидел сразу почти весь город Ковязин. Город ещё не всплыл из затопившей его зелени. Моржов видел Багдад с его чумазыми, обломанными брандмауэрами. За ивняковым валом Банного лога Моржов видел ровные ряды крыш хозяйственной Ковыряловки. Видел в запущенных садах античные профили слегка кривоватых террас Пролёта. Дальнюю и туманную груду горы Пикет. Край тусклой плоскости Пряжского пруда со срезанным боком чуланского Соцпосёлка. Колонны элеватора за телеграфными столбами Прокола. Бледные утёсы давних новостроек Пленума… Рыхлый, взрытый, старый, ни в чём не повинный город Ковязин словно бы уже проснулся, но не шевелился, не вылезал из-под ситцевого одеяла тополей и лип и только молча отовсюду смотрел на Моржова. Бледная заря – еле алая, словно замытая молоком кровь, – покорно поворачивалась к Моржову своей недозрелой наготой, как раздевающаяся проституточка.

Моржов пополз из проёма окна назад.

– Хуйня, – пренебрежительно сказал он Лёнчику, отряхивая колени. – Перекуси пару кабелей перед изолятором, и всё. На земле подберём, смотаем и с другой стороны откусим. Ёбли пять минут.

– А ток? – требовательно спросил Лёнчик. Моржов молча поискал кабель, где старая оболочка порвалась, а жила оголилась, и потрогал провод забинтованной рукой.

– У тебя, может, под бинтом изолента… – не поверил Лёнчик.

– Не пизди, – страдальчески попросил Моржов. – Режь скорее, и уёбываем отсюда. Опохмелиться охота.

Он достал из пакета и подал Лёнчику кусачки.

Лёнчик вздохнул и полез в оконный проём.

Он раскорячился на четвереньках, заслонив свет, и изогнулся, потянувшись кусачками к проводу.

Моржов огляделся вокруг, попрочнее упёрся в замусоренный пол правой, толчковой ногой, слегка присел, перетряхнув плечами, выставил перед собой ладони, как вратарь, и мощно пихнул Лёнчика в задницу. И вмиг в окне посветлело.

– Бля-а!… – услышал Моржов удаляющийся крик Лёнчика из пустоты за стеной колокольни, а потом удар, лязг кровельного железа и мягкий шлепок.

Моржов снова полез в окно.

Лёнчик упал на край крыши, а оттуда свалился на угольную кучу. Совершенно мёртвый, он лежал на склоне кучи вверх ногами и с открытым ртом. Рядом на солнце искрой зажглись кусачки.

Моржов, стоя в окне на четвереньках, довольно долго ждал, не шевельнётся ли Лёнчик, но Лёнчик не шевельнулся. Моржов вылез из окна, достал из пакета с пивными банками одёжную щётку и тщательно почистил свою майку и джинсы, а потом, не касаясь одеждой стен, почистил и оконный проём тоже. Нагнувшись, он стал пятиться к лесенке, подметая за собой пол.

Задом наперёд он спустился до самого дна колокольни, шаркая щёткой по каждой ступени. Затем вышел из колокольни на двор и задвинул дверь на место. Щётку он сунул в пакет, а пакет повесил на запястье. Смотал с ладони грязный бинт и тоже сунул в пакет. Протёр очки подолом майки и направился к зарослям бурьяна, через которые они с Лёнчиком и пробрались на двор кочегарки.

Две минуты спустя Моржов уже стоял на улице Багдада. Улица была пустынна и направо, и налево. Пакета у Моржова уже не было. Моржов закурил, оглядываясь. На близкой станции перестукивались поезда. В общем-то, идти Моржову было некуда. Но он всё равно куда-то пошёл.

ЭПИЛОГ

Каравайский принадлежал к числу тех нетерпеливых умельцев, которые сначала лезут объяснять то, что и так понятно, а потом, увлёкшись, всё и делают сами до конца.

– Ты вот тут плоскогубцами папу прихватывай, а маму ключом крути на треть оборота! – кричал Каравайский. – Потихоньку, потихоньку, гайка и снимется. Дальше нажимай на эту хреновину, чтобы зазор получился, и весь уголок двигай вверх!…

Щёкин не слушал, курил, тупо смотрел на энергичный зад Каравайского, торчащий из-под теннисного стола, а затем развернулся и вышел на крыльцо.

Троельга лежала под первым снегом. Возле крыльца остывала грузопассажирская «Газель», которую Каравайский наконец-то выбил из Шкиляихи, чтобы увезти теннисные столы. Водитель не интересовался процессами разборки и погрузки столов и флегматично дремал, свалившись в угол кабины.

Щёкин курил, стоя на крыльце, и смотрел на Троельгу. Всё здесь ему казалось каким-то обветшалым, уменьшенным, убогим. Даже не верилось, что летом сюда смогло вместиться столько всего разного… И ещё чудилось, что вот сейчас из-за угла, застёгивая ширинку, вывернет Моржов и невозмутимо скажет о «Газели», о Каравайском или о теннисных столах что-нибудь ехидное и похабное. Но Моржова не было и быть не могло.