И дальше они колотились на полу без всякой тени чего-либо человеческого — без любви, без нежности, без ласки. Леля хрипела, стискивая побелевшими руками бока Рината, открыв рот и слепо вытаращившись в потолок, вздрагивая ляжками от каждого спазма, словно от каждого толчка артериального ужаса. А Ринат долбил ее мощными, ненавидящими, швыряющими по полу вперед ударами, какими крушат стены, пробивают дыры, мстят, избивая ногами потерявшего сознание врага. В задранной и мятой одежде, в поту и в пыли, они словно делали преступление, кого-то добивали насмерть, когда уже не нужны ни стыд, ни пощада, ни страх.
Леля никогда в жизни не испытывала такого первобытного, отвратительного и могучего наслаждения, когда все в глазах меркло и лишь казалось, что в черно-алом мраке хлещет дьявольский фонтан. И когда Ринат кончил, она лежала без движения, загнанно дыша, а живот ее дрожал. Ринат поднялся над ней на колени, сглотнул и выдохнул, переведя дух, как после стакана водки.
В темноте над городом общага гудела. Пояс окон на седьмом этаже вспыхивал то желтым, то зеленым, то красным огнем — это общага дискотекой праздновала первый день лета. Отличник, стесняясь, сидел в комнате один и читал книжку, а Серафима умчалась плясать, но через полчаса ворвалась в семьсот десятую комнату.
— Бросай книжку, пойдем на дискач!.. — смеясь, крикнула она, ухватила Отличника за руку и сдернула со стула.
В раскрытую дверь, как в пробоину, хлынул усиленный рок-н-ролльный шквал, крики и мерный топот из холла.
— Фимка, да я не хочу!.. — протестовал Отличник, но Серафима упорно тащила его, и он шел.
Серафима выпихнула Отличника в коридор и дотаранила до холла, где переминалась с ноги на ногу толпа. Разгоряченно смеясь, Серафима уже собиралась затянуть Отличника в круг танцующих, как ее саму кто-то сзади схватил за талию и отодрал от Отличника, словно кошку.
— Фимка!.. — орал неожиданный спаситель. — Бросай своего стремного мужика! Пойдем завтра в загс со мной, а?!
Отличник в душе перекрестился, что спасся, и по стенке пролез к парте, на которой стояла аппаратура. В огромных наушниках и огромных очках, за партой сидел многолетний престарелый третьекурсник с нечеловеческим именем Кузьма Бумагин, исполнявший на всех дискотеках обязанности звукорежиссера.
— Бумагин, я сяду?! — громко спросил Отличник, тыча пальцем в скамейку рядом с ним.
— Свободно!! — проорал Бумагин, ничего не слышащий в наушниках. — Следи за этой стрелкой, чтоб за красную линию не зашла!
Отличник сел, посмотрел на светящуюся шкалу магнитофона, взялся двумя пальцами за ребристый барабанчик верньера и перевел взгляд на дискотеку.
В косых перелетах дергающегося, меняющегося света, в джунглях грохочущей музыки отплясывала Общага-на-Крови. Отличник сам почувствовал подсознательный, гипнотический напор ревущих аккордов. Энергия била из динамиков, энергия отслаивалась от движений танца, энергия вибрацией топота ползла по ножкам парты, по стене за спиной Отличника. Она сразу зацепила его душу и пробралась внутрь, раздвигая и растворяя сознание. Словно что-то огромное, свободное, вольное раскрывалось в Отличнике, как полынья, обещая все, что угодно, и даже самое невозможное.
Отличник видел людей, содрогающихся в танце, видел их лица — то белые, то красные, то синие, то желтые, видел их темные, горящие глаза. Мешанина одежд, цветов, теней, рук, ног, лиц, причесок, голосов и движений не поддавалась рассудку. Отличник хотел увидеть Серафиму, но не нашел ее и опустил глаза.
Он любил разглядывать рисунки и читать надписи на партах. И сейчас, заметив в хаосе каракулей ровные строчки, он чуть подвинул ящик усилителя, высвобождая стихотворение.
Когда бездумно пророчит лето,
А человеку немного лет,
И столько веры в свои победы,
И в то, что бога на свете нет,
И вечер теплый, и ветер южный,
И окрыляет избыток сил,
То очень важно, то очень нужно,
Чтоб кто-то бережно объяснил…
Стихи были явно женские. Автор себя не называл, но Отличник почувствовал, что и ему самому явно «немного лет». Отличнику стихи понравились какой-то бесхитростной добротой, чистотой, ожиданием вслед за малой болью любви большой боли жизни. Они были насквозь литературны, нежны, без грубой, земляной силы Ванькиной песни, которую Отличник тотчас же вспомнил. Они были очень уж прекраснодушны, но Отличник поверил им. Здесь, в общаге, все было как в романе — с завязками, кульминациями и развязками. Все было ясно и обнажено, и со стороны казалось даже если и не условным, надуманным, то во всяком случае несколько картинным, театральным. Но Отличник понимал, что иначе и нельзя воспринять. Возможно, что так оно и есть. Возможно, что не хватает скуки и невнятности обычной жизни. Возможно, что тем, кто далек от всего этого, не очень верится в реальность происходящего. Но если здесь хоть кто-то изредка прыгает с крыши и разбивается насмерть, то его кровь очищает, отмывает и уничтожает всю условность жанра, возвращает любви, ненависти, предательству, смерти их настоящее, невероятное значение для человека.
— Зашкаливает же!! Сейчас как дам динамиком по балде!! — заорал Бумагин, стукнув ногтем в шкалу.
Вопль его был слышен на всю дискотеку, и вся дискотека покатилась со смеху. Но Бумагин, уверенный, что тихонечко сказал это только Отличнику, ничего не заметил. Отличник торопливо подкрутил верньер.
…Что жизнь проходит, меняет краски,
То зацелует, то отомстит.
Не все то горе, что нету счастья,
Не все то золото, что блестит.
Что в мире много таких вопросов,
Где не ответишь начистоту.
Что резать вены — еще не способ
Свою доказывать правоту. [2]
Отличник на всякий случай снова взглянул на шкалу и поднял глаза. Теперь он сразу увидел Серафиму. Серафима танцевала самозабвенно, чувственно. Она незаметно переходила грань, за которой кончаются продиктованные правилами движения и выявляется внутренний ритм свободного человека. Все ее тело играло в стремительно катившейся музыке, как рыба в речном перекате, и словно искушающе демонстрировало себя. В этом пластическом рисунке души Отличник словно при свете молнии вдруг увидел другую Серафиму — смелую, сильную, жертвенную, веселую и страшную, как страшно любое сокровище, пусть оно только сей момент и найдено в земле, а не сияет в короне, оставив на своем пути дымящуюся борозду.
Серафима почувствовала взгляд Отличника, встретилась с Отличником глазами и улыбнулась. В единый миг Отличник понял, что она танцует уже только для него — такой импульс вдруг получило ее тело. Даже когда она отворачивалась — Отличник чувствовал это, — она все равно танцевала словно бы в луче его взгляда, как в узком столбе света прожектора. И Отличник верил, что она боится неосторожно выпасть из этого света в темноту. А когда она сама глядела на Отличника, он коченел под ее взглядом — лукавым, горделивым и всеобещающим.