«Роллс-ройс», слегка шелестя шинами, плавно подкатил к Жуковке, потом повернул по дороге налево. Один-два километра — и дача.
«То ли дело теперь, — подумал Вогез и заулыбался. — Кто бы знал, что ближе к концу жизни я резко изменю не только образ ее, но и сам смысл своего существования».
Теперь он уважаемый всеми предприниматель. Несколько рынков, ресторанов, салонов по продаже иномарок лучших стран мира, а уж загонов с «жигулями», «нивами», «москвичами», автозаправок, автостоянок, автосервисов и моек, разбросанных по всей стране, и вовсе не счесть. А еще хлопковая биржа, которую недавно учредил вместе с узбекским авторитетом Бакирханом — внуком известного басмача Ибрагим-бека… А теневой бизнес — наркотики из Афгана, оружие на Ближний Восток, предприятия по переработке хлопка-сырца, металл в Европу…
О Таких метаморфозах в своей жизни Вогез, и в прежние времена отличавшийся особой предпринимательской жилкой, не мог даже мечтать. И что вовсе удивительно, ни его криминальное прошлое, ни его запачканная донельзя биография в этих условиях никому не помешали. Для всех братков и даже товарищей по школе, — тех, с которыми в рыночных условиях отношения сложились уже на новом уровне, он стал уважаемым, успешным бизнесменом, с ним не чурались вести дела даже высокопоставленные чиновники из Белого дома; Администрации Президента, из крупных отечественных и западных фирм, нефтяные магнаты и многие другие — когда-то он не смел даже подумать, что сможет встретиться с ними хотя бы или пообедать в ресторане. Очень нравилось ему это неожиданно свалившееся на него счастье: в дружках и товарищах у него не кто-нибудь, а сначала — Генеральный секретарь ЦК КПСС, потом — первый Президент Российской Федерации. Такого он, завершивший все-таки свою учебу в школе и получивший, несмотря ни на что, аттестат о среднем образовании, но не познавший к шестидесяти годам, кто такие Маркс и Энгельс, чью теорию он должен был подтверждать своей жизнью, не мог себе представить даже во сне. Портреты, конечно, видел на лозунгах и плакатах, в газетах и на транспарантах, особенно в красный день календаря, но что они такого сделали замечательного, чтобы он молился на них, как на Бога, так и не узнал. А теперь уже и не нужно даже догадываться об этом.
«Наша взяла», — подумал он, размышляя по дороге обо всем этом и имея в виду не только себя, но и многих нынешних предпринимателей, с которыми теперь встречался чуть ли не ежедневно, ведя утомительные переговоры о развитии своего крупного по нынешним меркам бизнеса.
Ему самому было до крайности интересно видеть не во сне, а наяву свои сказочные превращения, свою роль в обществе, значимость в собственных глазах, в конце-то концов, что также было совсем немаловажным обстоятельством. Однако до сей поры Вогез, с детства склонный к философским размышлениям в оценке своих поступков, никак не мог объяснить себе этого. Он почему-то внутренне продолжал завидовать своим школьным товарищам, имевшим когда-то рыбок, из-за которых и начались все его бесчисленные приключения. Скитания по колониям, лагерям, тюрьмам, в каждой из которых нужно было не только постоять за себя, всегда заново завоевывая авторитет среди старших по возрасту, но и заставить их, видавших виды, уважать себя. Причем все, что он делал, все свои поступки в дальнейшем, после того как менты уволокли его со ступенек пруда в парке имени Кирова в Ташкенте, где он ловил ведром водяных блох — дафний, он по какой-то необъяснимой для него причине все время сверял с оценкой тех ребят, с которыми ему довелось учиться в школе на улице Шота Руставели.
Вот и сейчас он с гордостью подумал о том, как бы отреагировали они, узнав про его огромное состояние. Особенно посмотрев новый дом в Жуковке, взглянув на все его золото, костюмы из бутиков Парижа, Вены, Рима, которые он приобрел всего за несколько лет. А картины выдающихся мастеров, которые скупал со страстью коллекционера, прежде всего, конечно, обожаемых им импрессионистов. Да и пара небольших полотен сецессионистов были совсем недурными. А уж от висевшей над камином иконы Спаса Нерукотворного все бы они просто писали кипятком. Особенно девки. Вот это было бы да.
«Да только чтобы увидеть этот момент, — подумал довольный Вогез, — стоило жить. Вот был бы класс. Надо как-нибудь поехать в Ташкент, собрать в ресторане всех бывших школьных товарищей, посидеть с ними, заодно и узнать, кто кем стал, как сложилась жизнь, может, и помочь. Кому нужно будет, помогу. Вот решу сейчас с иконой, обязательно так поступлю. Стоит, несомненно. От этой мысли ему стало до глубины души приятно и даже как-то чересчур радостно на душе. Тем более, рассказывают, что жизнь в Узбекистане остановилась еще лет десять назад. Многие выехали за рубеж: кто в Америку, кто в Израиль, кто в Германию. А что делать, работы не стало… Те, кто остался, небось бедствуют, живут всего на несколько долларов в месяц. Поймут наконец-то, кто такой Вогез и что может значить в их жизни близкое знакомство с ним».
Он даже вспомнил, как исключительно из зависти к прошлому и даже из непонятно почему обуявшей его злости, вернувшись после первой отсидки, когда его школьные товарищи все до одного учились в институтах, он пригласил случайно встретившуюся ему как-то на улице Инку Басманову поехать с ним отдохнуть на Ташкентское море. Она спокойно согласилась. К этому моменту дочка директрисы вокзального ресторана училась на втором курсе музфака пединститута, у нее были свои «Жигули», своя, хорошо отделанная и модно обставленная квартира, в которой она жила одна с домработницей, и много еще такого, о чем Вогез и не мечтал тогда. Зато у него были деньги, с которыми в отличие от нее он расставался легко и без всякого сожаления, что для Инки было просто недосягаемо.
Поехали они на следующий день рано утром, по прохладе, на Инкином белом «Жигуле». Взяли с собой бутербродов, зелени, пару бутылок коньяка. Тормознули подальше от всех купающихся, на довольно пустынном берегу илистого водохранилища, называемого почему-то морем. Инка прихватила с собой большую махровую простыню, несколько китайских полотенец, спальный мешок, чуть ли не ящик газировки и много всего другого, пригодившегося на отдыхе. Потом, расстелив простыню на выгоревшей траве возле самой воды, положила на нее развернутую газету, на которую вывалила пакеты с заготовленным провиантом. Аккуратно разложила все на этом столе: поставила картонные стаканчики, насыпала из баночки соли, порезала огурчики, помидоры, положила сваренные вкрутую яйца, несколько кусков черного ноздреватого хлеба с копченой колбасой и конечно же, как он и подозревал, разрезанные пополам и густо намазанные сливочным маслом и красной икрой булочки, которые продавали только в буфетах на городском вокзале. Потом, дав ему в руки трехзвездочную бутылку армянского коньяка, стоившего тогда чуть больше обыкновенной водки с белой головкой, и раскрывающийся нож «Лисичка» с довольно длинным лезвием для того, чтобы он открыл плотно притертую желтую металлическую пробку, стала переодеваться в ярко-желтый купальник, встав для этого босыми ногами на расстеленный спальник. Вогеза Инка не стеснялась совсем. Глядя на него, она сбросила свою летнюю сатиновую кофточку, потом сняла юбку, а потом и все остальное. В таком виде — только две черешенки на веточке из купленного по дороге ведра повесила для форсу на правое ухо, — осторожно ступая ногами по колючей траве, подошла поближе к возившемуся с бутылкой Вогезу.