— Да, но яркая страсть, что тоже хорошо известно, никогда не бывает долгой, так ведь? По тому же Гумилеву, во всех случаях неизбежно наступает период пассионарного угасания. И история, как нам всем прекрасно известно, не раз была тому свидетелем. Скажем, французская знать с удивительной легкостью сдала твою любимую героиню Жанну д’Арк англичанам и в руки инквизиции уже через год после того, как спасительница нации помогла Карлу VII взойти на трон. А популярность Орлеанской девственницы в народе в тот период, можно сказать, зашкаливала через край. Ну и чем отличается от нее твоя «Юлька с майдана»? Ющенко сдал ее, вернее, снял с должности премьера и того быстрей — всего через семь месяцев. Так ведь?
— Так-то это так, но исторические параллели на этом, моя дорогая, считай, заканчиваются. Сейчас за окном все же не пятнадцатый, а двадцать первый век. Много воды за это время утекло. И нынешнее поклонение демократическим ценностям и процедурам, характерное для цивилизованных стран, дает возможность, согласись, той же «отлученной от престола» Юлии вновь заявить о своих правах на власть. Она опять в самом центре внимания. Я видел это собственными глазами. И еще какого внимания! Имей в виду и то обстоятельство, что и Россия, судя по всему, сменила гнев на милость. Смотри: Генпрокуратура хоть и боязливо, но все же сняла с нее надуманные уголовные обвинения во взяточничестве российским военным. Потом Юля стала довольно часто за последнее время выступать в наших средствах массовой информации, в том числе государственных. За последнюю только неделю она выступила и по радио «Эхо Москвы», и в «Комсомолке», и в «Известиях», и в «Российской газете»… Мало разве? А потом и ведущие наши политологи стали не столь язвительны, как раньше, в оценках ее неопремьерских, скажем так, амбиций и перспектив.
— Ну, и чем ты объясняешь такую перемену настроений? Геополитикой, что ли? Национальными интересами? То, что она не столь тесно связана с местными олигархическими группировками и кланами — это неплохо. Ведь именно они за ее откровенную попытку изъять средства из теневой экономики, запрет бартера и тому подобное, судя по всему, приложили свою длинную ручонку к отстранению Юлии с поста вице-премьера в двухтысячном и с поста премьера в две тысячи пятом году. Из тех материалов, которые я читала, я сделала, для себя вывод о том, что Юля тоже не сахар. Но тем не менее все же везет тебе на баб, так я думаю. А сейчас, мой дорогой, кончаем философствовать. Нужно одеваться и ехать на кладбище. Вернемся и можем продолжить наши политические дискуссии. Хотя на сегодня, по всей вероятности, уже достаточно.
С этими словами Ольга встала из-за стола и начала убирать посуду и расставлять все в гостиной по своим местам. Минут через тридцать они были полностью готовы ехать на кладбище.
— Олег, ты только не удивляйся, — сказала Ольга, захлопнув за собой дверцу машины, — там к нам присоединится мой брат, Геннадий. Я его заранее предупредила. Сейчас только скажу, что мы с тобой уже в дороге. Ему ехать недалеко.
— Никаких вопросов. Ради бога. Хоть все вместе соберитесь. В конце концов, это ваше семейное дело.
До Троекуровского по кольцу доехали быстро. Машин в выходной было мало, и они минут через пятнадцать подъехали к воротам кладбища. Олег дал охраннику, опустившему перед машиной цепь, пятьдесят рублей, и они въехали внутрь престижного городского погоста. В киоске у входа Ольга купила букетик цветов. А потом пешком поднялись они в небольшую горку, сплошь заставленную новомодными мраморными памятниками.
Небольшое надгробие серого мрамора, напоминающее те, что они видели во многих европейских странах, нашли быстро. Три черно-белые фотографии на фарфоровых виньетках и три аккуратно выведенные золотыми буквами надписи свидетельствовали, что именно здесь покоятся замечательные женщины из казацкого рода Писаревых, которых при жизни звали Вера, Надежда и Любовь. И хотя они умерли в довольно преклонном возрасте, их фотографии были сделаны если не до революции, то явно вскоре после нее. Молодые, жизнерадостные, привлекательные светловолосые женщины, которым от силы можно было дать лет по тридцать пять, смотрели с них.
Ольга стала убирать накопившийся вокруг за долгое отсутствие родных мусор и пожухлую листву, протерла мрамор и фотографии на нем. Вскоре с большим букетом красных гвоздик к ним подошел Геннадий, заехавший на своей машине прямо на аллейку возле памятника. Убрав вокруг могилы своих родных, они вдвоем с нескрываемой грустью сели на стоявшую поблизости скамейку. А Олег, закурив сигарету, отошел. Он обратил внимание на несколько новых, внушительного вида мраморных памятников, появившихся здесь уже после их последнего посещения Троекуровского. И решил подойти поближе, рассмотреть более внимательно.
Один из них отличался особой оригинальностью — выше человеческого роста, черного габбра.
Его венчал массивный мраморный крест. По бокам выделялись на черных ажурных столбиках такой же высоты, как будто вылитые из горного хрусталя, прозрачные золотые рыбки. Площадка перед памятником была сплошь устлана живыми цветами, аккуратно прикрытыми сверху целлофановой пленкой. По бокам в плашках горело множество закрытых, как лампа шахтера, свечей. Но самое интересное заключалось не в этом. С одной стороны черного с синими блестками монумента в натуральную величину стояла фигура Вогеза: в большой ковбойской шляпе с широкими полями, в распахнутом черном пальто до пят с наброшенным поверх него длиннющим красным шарфом. Из-под пальто виднелся темно-синий пиджак от Версачи. Его непременные лаковые туфли с серебряными кнопками по бокам дополняли скульптурный портрет. С другой стороны — также в цвете, как будто взятая с рекламного проспекта для интуристов, — яркая солнечная картинка самого центра Ташкента: театр имени Навои, фонтан возле него, чуть поодаль — каскад фонтанов и почему-то беломраморный музей В. И. Ленина, самым невероятным образом очутившийся в среднеазиатской столице и похожий на величественный индийский мавзолей Тадж-Махал.
— Ребята, идите быстрей сюда! Я вас сейчас точно удивлю, — позвал Олег брата и сестру, укладывавших большие махровые гвоздики на длинных зеленых стеблях в только им понятном рисунке у основания памятника троим сестрам-бабушкам.
Когда Ольга с Геннадием подошли поближе, они просто онемели от удивления. Как живой, улыбаясь, смотрел на них с черно-мраморной плиты тот самый Вогез Хачатрян, с которым Ольга встретилась буквально за несколько дней до его трагической гибели, а Геннадий воочию увидел тот страшный момент.
Когда они подошли совсем близко, Геннадий обнаружил справа у самого памятника небольшое мраморное, с открывающимся сверху стеклом сооружение. Рассмотрев его поближе и открыв закрывающие его, как шторки с двух сторон, стеклянные дверцы, понял, что здесь вмонтирован магнитофон. Сунув в образовавшееся отверстие руку, нажал на первую попавшуюся клавишу и из невидимых динамиков, вмонтированных в мраморные столбики, полилась мелодия песни «Журавли», популярной в ресторане «Кольцо». Он даже прекрасно представил себе игравший ее музыкальный ансамбль. В первую очередь, конечно, Эдика Балаянца за ударником, Костю Аракелаяна с бас-гитарой в руках и еще одного солиста Гарика по кличке Сазан, главного исполнителя этого полюбившегося всем посетителям произведения, в котором, как и во всей тюремной лирике прошлых лет, журавли символизировали собой свободу.