На город наконец после долгой и казалось бы нескончаемой дневной жары уже опускалась вечерняя прохлада. В саду разливался аромат спелых яблок. С мягким стуком падали с тяжелых, склонившихся ветвей, время от времени разбиваясь о землю, налитые соком абрикосы и громадные красно-желтые персики, благоухали лепешки сладкого светло-зеленого и темно-фиолетового инжира. Свисали чуть не до земли ветви, сплошь усыпанные большими, почти со сливу, вишнями…
Перезрелые гроздья белого и почти черного нежнейшего тутовника, любимого лакомства среднеазиатских гусениц-шелкопрядов, падали и разбивались вдребезги — в тени под невысокими густыми деревьями стояли фруктовые лужи. Соседи вытаскивали через окна во двор прикрепленные к латунным носикам кухонных кранов длинные, узкие черные шланги. Начинался ежевечерний полив двориков и цветочных клумб. Обдавали водой, которую здесь, в Средней Азии, испокон века считали синонимом жизни, и всё вокруг — скамеечки, столики и многое другое, вынесенное специально на воздух из домов для вечерних посиделок с непременным чаепитием. Бывало, поливали дворики наспех и ранним утром, перед работой. Днем же это делать было нельзя, так как цветы на клумбах, кустарники и даже трава на невыносимой жаре и под прямыми палящими лучами азиатского солнца моментально сгорали, а деревья сохли, сбрасывая с себя, как осенью, скрутившиеся в трубочки листья. Поэтому вечерний полив всего и вся, когда земля начинала остывать и люди жаждали прохлады, был для многих жителей — особенно в таких маленьких одноэтажных домиках, как на улице Чехова, — занятием первостепенным. Многие стали высокопрофессиональными поливальщиками. Профессия эта очень ценима на Востоке. Переодевшись в спортивные хлопчатые бриджи, как правило с обвисшими коленками, белые майки, обтягивающие торс, и стоптанные и покорежившиеся от воды башмаки на босу ногу, некоторые, можно сказать, даже священнодействовали, исполняя этот вечерний ритуал, заодно обливая приятным холодным душем носившихся вокруг них мальчишек и девчонок. А любили вечерний полив своих и прилегающих к ним участков за редким, конечно, исключением практически все населявшие узбекскую столицу представители бесчисленных наций и народностей Советского Союза. И — от мала до велика. Не оставили это замечательное занятие даже те люди, которые в связи с начавшимся в республике массовым жилищным строительством, переселились из глинобитных мазанок в многоэтажные кирпичные и бетонные постройки новых жилых районов столицы солнечного Узбекистана. Там были предусмотрены архитекторами небольшие коллективные дворики с непременными фруктовыми деревьями и благоухающими цветочными клумбами. Только здесь жителям приходилось, прижимая конец шланга пальцами, направлять тонкие струйки воды на клумбы и площадки прямо со своих балконов и раскрытых окон. По сравнению с ними обитатели одноэтажного Ташкента имели преимущество — у них были пусть маленькие, но свои собственные огородики со свежим зеленым лучком, петрушкой, укропом, кинзой, райхоном, портулаком и другой зеленью, с маленькими пупыристыми огурчиками и сладкими помидорчиками. А то и аккуратные ровные грядки с клубникой, а также хотя бы несколько бережно охаживаемых фруктовых деревьев и даже несколько лоз винограда.
Не были исключением и Беккеры. Садик у них перед домом на улице Чехова был совсем небольшой, но аккуратненький и очень ухоженный. Алексей, немало сил тративший на работу в нем, по праву гордился делом своих рук, превратив домашний дворик почти в произведение огородно-клумбового искусства. Трава здесь была всегда подстрижена, цветы посажены на постоянно взрыхленных и удобренных клумбах, со слегка приподнятым грунтом: учитывалось и время цветения разных видов и высота стеблей с распустившимися и еще зелеными бутонами. Деревья и кустарники всегда окапывались, а стволы деревьев белились известью. Похож был садик на небольшие, радующие глаз вылизанные и причесанные, буквально картинные участки перед домами в Германии, Австрии, Франции и других странах Европы. Сказалось, наверное, немецкое происхождение Алексея, которое, видно, давало себя знать, хоть и слишком давно, чуть ли не с времен императора Петра Первого, переселились мастеровые Беккеры в Россию. Но корни есть корни — аккуратности, четкости, ответственности, предприимчивости, честности, огромной по российским меркам работоспособности Алексею было не занимать. И не у него одного из тех обрусевших немцев, которые осели навсегда в Узбекистане, в определенных жизненных обстоятельствах проявлялись такие черты. Например, переселенные накануне войны из заволжских степей по приказу всесильного наркома Берии для освоения голодной степи, в частности в выстроенный ими самими целинный город Ержар, бесчисленные немецкие семьи, как было широко известно, в том числе и Алексею Беккеру от близких ему людей, сумели здесь не только выжить, но и построить добротные дома и поселки, обустроить хозяйство. В отличие от ленивых местных жителей они получали несколько урожаев тех же овощей в год, активно используя местные природно-климатические условия.
— Надежда! Скажи, пожалуйста, сколько же дней ты жарила, да парила, да пекла эту красоту? — спросил, как только захлопнулась калитка за Людмилой Сарычевой, зашедший к Беккерам Григорий, двоюродный брат Алексея, частый гость в их доме. — И не жалко тебе было столько времени и сил? — Он жевал не переставая.
— Пока они есть, дорогой мой, для своих, родных, что жалеть-то? Это же не в тягость, а в радость, пойми ты, наконец. Да и именины только раз в году бывают, — ответила ему с гордостью Надя, подкладывая в тарелку с большого, расписанного экзотическими цветами фаянсового блюда очередной кусок особенно понравившегося ему пирога с маком. — Варенья еще нашего попробуй. Такого, поди, нигде не едал? Вот посмотри, прямо перед тобой ранетки с грецким орехом и абрикосовое с миндалем… Учти, все это домашнее, из нашего садика. Алексей сам собирал, а я уж варила, в банки закручивала.
В соседнем дворе, где за покосившимся деревянным столом с двумя скамейками возле него перед неказистым побеленным домиком под виноградником собралась небольшая компания, раздалась музыка.
Летел сюда московским самолетом,
А за окном сентябрь уж стоял.
И меня, утомленного длительным полетом,
Ташкент красавец солнышком встречал, —
явно на узбекский манер растягивая незатейливые слова песенки, с акцентом пел неизвестный исполнитель армянского или грузинского происхождения.
— Не пугайся, — сказала спокойно Надежда Васильевна Григорию, погладив его по плечу. — Это нашего соседа Свинаря сын Вовка пластинки гоняет. Специально динамик во двор вывел, чтобы все соседи слышали. Он каждый вечер так делает. Как только прохлада наступает и все на улицу вываливают семьями: посидеть, чайку попить, пообщаться — так каждый раз новая песня раздается. Мы уже весь репертуар, наверное, знаем. Он на рынке Алайском самодельные пластинки, которые на рентгеновских снимках цеховики местные делают, покупает, а потом гоняет их по вечерам, чтобы все слышали и заодно знали, что у них патефон есть и динамик мощный, вон, видишь, на яблоне висит. У них большая семья. Четверо детей. Отец — Свинарь — во время войны в контрразведке СМЕРШ служил, а теперь в Особом отделе Туркестанского военного округа начальник то ли отдела, то ли отделения, не знаю. Мужик он хозяйственный, серьезный. А вот сын его, Вовка, какой-то беспутный, да еще и хулиганистый. В школе учился плохо, так они его в ремесленное училище отдали. Болтается теперь по городу в ремесленной форме, ужас на всех окружающих мальчишек наводит. А теперь еще пластинками увлекся. Раз в неделю, это уж точно, новую покупает и во дворе гоняет, чтоб все слышали. Это еще что! Тут он взялся в восемь утра некий «Рок ту зе беби» крутить, спать никому не давал. Так представляешь, не успокоился, пока отец ему оплеуху погромче, чем его скрипучие пластиночные записи, не закатил. Алексей тоже к этому руку приложил, пожаловался самому Свинарю, сказал, чтобы он пресек такие действия своего сына. Не так, конечно, грубо, но все же. Видишь, отреагировали на жалобу. Теперь стал, шалопай, под вечер крутить.