Через десять минут они уже были у здания бывшего Дворца пионеров, ставшего в новых исторических условиях Дворцом приемов республиканского МИДа, где их, как и предполагал Георгий, давно ждали. Приветливая, одетая в серый брючный костюм в полоску, красивая светловолосая женщина, назвавшая себя Холимой Улукбековной, давно, как выяснилось, дежурила возле ворот. Она провела друзей в здание, не забыв упомянуть при этом, что когда-то оно принадлежало самому туркестанскому генерал-губернатору, руководившему завоеванием Средней Азии Константину Кауфману. А после революции и триумфального шествия Советской власти по Средней Азии дворец был передан большевиками в дар детям – пионерам солнечного Узбекистана. В нынешние времена детям и молодежи выделили новый современный дворец, а этот стал достоянием МИДа.
Холима Улугбековна, довольная тем, что произвела на столичных журналистов должное впечатление, провела их по всему зданию, попутно рассказывая все, что знала о его истории. Олег с Георгием вместе с ней осмотрели даже подвалы дворца, где, по рассказам их спутницы, после революции были якобы обнаружены тайные камеры пыток, использовавшиеся генерал-губернаторской администрацией для усмирения непокорных рабочих, дехкан и представителей творческой интеллигенции. Сюда, сообщила с негодованием Холима, людей заключали даже за малые провинности. «Некоторые из них, – почему-то шепотом добавила она, – затем бесследно исчезали». Говорят даже, что в здешних подвалах нередко держали женщин, не соглашавшихся вступать в интимные отношения с распоясавшимися чиновниками местной администрации, да и, скорей всего, бюрократической верхушки, о разнузданном поведении которой не подозревали тогда даже в Питере. Особенно, по словам Холимы, местные чиновники предпочитали для своих постоянных оргий красивых узбечек, мужей которых намеренно ссылали или наказывали. Для солдат же, отметила Улугбековна, были предусмотрены карцеры в крепости, развалины некогда мощных глинобитных стен которой и сейчас при желании вы можете увидеть чуть ли не в самом центре города. Здесь же, подчеркнула она, происходили события, описанные замечательным писателем Дмитрием Фурмановым в его произведении «Мятеж» и связанные с расстрелянным по приказу Сталина главкомом войсками Туркестанской республики командармом Иваном Беловым. Его честное имя удалось восстановить, по словам Холимы, благодаря огромной работе историков республики, в частности, когда-то работавшего здесь доктора исторических наук, профессора Александра Ивановича Усольцева, в настоящее время живущего и работающего в Москве. Сыграло важную роль в посмертной реабелитации командарма и ходатайство руководства компартии и коммунистов республики.
В конце своего путешествия они спустились в просторный холл, ярко освещенный солнцем через огромные стеклянные окна и массивную, от пола до потолка, прозрачную парадную дверь. В центре холла находился мраморный фонтанчик, несколько ленивых струй которого ласкали небольшую полную фигурку прелестной танцующей девушки. Ее полуразвернутая вправо аккуратная головка со сложенными пучком мраморными волосами с прелестным нежным личиком как две капли воды копировала незабываемые черты той самой купальщицы, которую они только что видели в музее. От такого внезапного открытия, мигом осенившего коллег, у Олега с Георгием даже перехватило дыхание. Однако они не выдали словами своих эмоций, а только многозначительно, как по команде, посмотрели друг на друга.
«Так вот оно что, – подумал Олег, вспомнив рассказ генерала Окуня о том, что эту статую, в свое время в знак так и несостоявшегося примирения с опальным Николаем Константиновичем Романовым отправила с сопровождающим железной дорогой в Ташкент из Петербурга его родная мать. – Это же и есть творение того же Беллоли, выкупленное специально по такому поводу императорской родней для сосланного сюда представителя династии».
При виде фигурки в его памяти мгновенно сложились в систему многие, только сейчас ставшие понятными события и факты того времени, доставшиеся Олегу нежданно-негаданно. В частности, вложенная в посылку и оставшаяся лишь в местном историческом архиве ее беглая записка сыну, содержание которой, прочтенное Олегом еще утром в его гостиничном номере и до сей поры не связанное в его воображении ни с какими другими материалами подаренной вчера Окунем желтой папки с копиями интересовавших его документов той поры. Тут же перебрав в памяти все, что ему удалось прочесть, он мгновенно восстановил ее для себя практически дословно, задумав поделиться с Георгием после экскурсии по дворцу.
«Любуйся вдоволь на бесстыдные черты прелестницы, расчетливо сведшей тебя с ума и толкнувшей на бесчестье!» – писала в записке сосланному в Среднюю Азию Романову Великая княгиня Александра Иосифовна. Как теперь догадался Олег, все с одной стороны тогда поняла, разглядев в высокохудожественном мраморном произведении придворного живописца и скульптора черты той самой порочной, на ее взгляд, женщины, которая стала причиной страшного грехопадения ее горячо любимого, но одновременно несчастного блудного сына.
«С другой стороны, – думал Олег, проецируя события старины глубокой на нынешние дни, – самого Николая Константиновича его родная мать так и не сумела понять до конца своих дней. Но, судя по всему, она никогда и не знала, что такое любовь. А может быть, честь императорской семьи, которую из-за безумной, сжигавшей его страсти к танцовщице-купальщице Фанни, он презрел и даже не хотел внешне уберечь в глазах мирового общественного мнения, была для его матери намного выше, чем даже любовь и страдания ее сына, которые он в результате конфликта с великодержавной родней перенес. Кто знает?»
С такими мыслями Олег, вслед за Георгием, вышел на улицу в небольшой тенистый парк перед дворцом. Там, постояв и покурив, они на время попрощались, договорившись созвониться и встретиться, как и планировали, в условленное время. Георгий отправился домой отдохнуть. А Олег на ожидавшей его «Волге» отбыл в направлении набережной Анхор, в знаменитый элитный кабачок у водопада, где через полчаса ожидалась их встреча с семьей Окуня и его друзьями.
Ехали они не торопясь. По дороге водитель рассказывал все, что знал о местных достопримечательностях, обычаях и традициях, воспринятых русскоязычным населением с незапамятных времен. Проехав мимо высоких чугунных ворот стадиона «Пахтакор», водитель Сергей притормозил, видимо, точно зная о времени назначенной на сегодня встречи и предложил Олегу пройтись по тенистой аллее, вытянувшейся вдоль набережной быстрой горной реки Бозсу. Несмотря на еще не жаркое по местным масштабам время года, ее глинистые, поросшие уже пожухлой травой берега были, как пляж где-нибудь в Сочи или Ялте, усеяны отдыхающими людьми. Мимо них сновала, бегая среди расстеленных газет с провиантом, шумная ребятня. Некоторые девчонки в цветастых плавках и дрожащие от холода мальчишки в длиннющих черных сатиновых трусах, по всей вероятности, без удержу купались в течение всего дня. Их вид и цыпки на теле явно свидетельствовали о том, что желто-глиняная вода быстрой горной реки была холодной. Но здешние пацаны, не обращая на это практически никакого внимания, ныряли в ледяную речку с перил невысокого моста, прыгали, долетая чуть ли не до середины, с так называемых «тарзанок» – своего рода самодельных качелей, привязанных к нависавшим над водой веткам деревьев. Некоторые же, достаточно вольготно развалясь внутри накачанных автомобильных камер разного размера и предназначения, путешествовали по Бозсу, катясь по ее течению куда-то вдаль. Откуда брал начало этот нескончаемый детский караван продрогшей ребятни, мерно выплывавший из-под нависавшего прямо над водой моста, Олегу видно не было. Но, судя по тому, что время от времени прямо на аллее их с Сергеем обгонял кто-либо из покрытых крупными мурашками купальщиков, катя перед собой огромный надутый черный круг, иногда несусветных размеров, можно было предположить, что место спуска на воду располагалось где-то поблизости.