На ее последнюю реплику Геннадий уже ответить не мог. Едва коснувшись головой мягкой подушки, брат уже через секунду крепко спал. Ольга же села, забравшись с ногами в кожаное кресло в гостиной, и взяла в руки зеленый старинный томик Нового Завета, подаренный еще ее бабушке, Надежде Васильевне, выпускнице Оренбургской частной женской гимназии с дарственной надписью Дионисия, епископа Челябинского, начальницы гимназии М. Комаровой-Калмаковой и учителя протоиерея Петра Сысуева, успешно окончившей курс «июня 3 дня 1914 года». Ольга открывала любимые страницы. Сначала – 154-ю, озаглавленную: «Отъ Иоанна святое Благовествование». Потом – заложенную давным-давно маленькими фотографиями бабушки и двух ее сестер главу 8, стих 43, прочла шепотом: «Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего». На предыдущей странице почти на память, изредка заглядывая в текст, повторила вслед за стихом 34: «Иисусъ отвечалъ имъ: истинно, истинно говорю вамъ: всякий, дълающий грехъ, есть рабъ греха». Задумалась немного, мысленно повторив про себя прочтенные строки, а затем быстро перелистнула вперед с десяток-другой страниц, чтобы заглянуть в страницу, загнутую не ей когда-то уголком, видимо, в силу особой важности ее содержания. «Что это? Ага, как раз то, по всей вероятности, что мне сейчас нужно. „Второе соборное послание святаго апостола Петра“. „Скорей всего, так оно и есть“. Вот, например, стих 14. „Глаза у нихъ исполнены любострастия и непрестаннаго греха; они прельщаютъ неутвержденныя души; сердце ихъ приучено къ любостяжанию: это сыны проклятия“. „Господи, – подумала Ольга, закрывая томик, – как же все это происходит, как же повторяется все и в нашей жизни. Какую страницу ни открой, все будет не в бровь, а в глаз. Все по существу, по делу, как будто с нашего посткоммунистического общества весь его психологический опыт списан и не тысячи лет назад, а прямо сегодня. Вот, открываю, к примеру, любую страницу Писания, и тут же нахожу ответы на вопросы, которые меня сейчас волнуют, трогают, тревожат ежеминутно“.
С этими мыслями она вновь раскрыла зелененькую книжицу с золотым крестом на обложке – потрепанную временем и руками читавших ее. Начала читать полушепотом чуть дальше, стих 15: «Оставивъ прямой путь, они заблудились, идя по следамъ Валаама, сына Восорова, который возлюбилъ мзду неправедную». Следом за этим 16: «Но былъ обличенъ въ своемъ беззаконнии. Безсловесная ослица, проговоривъ человеческимъ голосомъ, остановила безумие пророка (Числ. 22, 23–24)».
«Это надо еще суметь понять, осмыслить все, – решила Ольга, вновь закрыв драгоценный томик Нового Завета. Потом, нажав пальцем правой ноги на кнопку, выключила торшер и в темноте встала перед своей любимой иконой, тоже наследством бабушки Надежды Васильевны, с изображением Христа маленьким ясноглазым мальчиком с кудрявой головкой, и трижды истово перекрестилась, произнося слова выученной ею когда-то „Молитвы последних оптинских старцев“, подаренной ей еще в студенческие годы монашкой во время посещения истфаковцами одного из монастырей то ли Подмосковья, то ли близлежащей к Москве области, наверное, Калужской. Лица ее она не запомнила совсем, а вот сложенный вчетверо листок бумаги, к которому в последнее время она стала обращаться довольно часто, навсегда остался у нее.
«Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, прощать и любить. Аминь», – она громко, вслух, с выражением прочла последний абзац молитвы, каждое слово которой вспоминала чуть ли не каждый день, а почему, и сама не знала, да и не пыталась себе это объяснить.
После этого ежевечернего ритуала с чувством исполненного долга Ольга отправилась в спальню и еще долго ворочалась с боку на бок, вспоминая нынешний вечер и восстанавливая в памяти все прочитанные сегодня строки Священного Писания и молитвы. Только под утро, немного успокоившись после капель Зеленина, она провалилась в глубокий сон. Незадолго до этого, уже в полудреме, почему-то вспомнила пару строчек из прочитанного братом перед сном отрывка новомодного стихотворения: «Он в любви / Она готовит ужин…» – и подумала, что такие строки, как эти, нынешние молодые люди пишут, возможно, очень сознательно. Причем отталкиваясь от канонов классической поэзии, которая, как им кажется, абсолютно никак не передает современного настроения.
Андрей Курлик скучал в просторном Мюнхенском аэропорту. Он ожидал уже второй час запаздывающего из-за непогоды самолета «Люфтганзы» рейсом в Бонн и уже ухитрился третий раз выпить кофе в небольшом бистро в центре зала с большими горячими круассанами с сыром и раз пятый, наверное, вышел покурить на улицу. Из-за противного чувства ожидания он никак не мог, как ни старался, что было ему абсолютно не свойственно, настроиться на привычный для себя рабочий лад. Дел за это время у него накопилось великое множество, можно сказать, просто по горло. Эйфория, овладевшая им после встречи с Ольгой в Германии, возобновления их почти забытых отношений, грозила похоронить многие безумно выгодные для него контракты. С одной стороны, ему было в таком состоянии наплевать на все дела. С другой – как человек болезненно обязательный, Андрей переживал, что многим знакомым ему людям пришлось по его вине перестраивать свои планы и графики, переносить рейсы, сдавать билеты на самолеты, отказываться от забронированных номеров в гостиницах и многое-многое другое, что в его кругах в общем-то делать было не принято. А если уж и делать, то только в чрезвычайных случаях.
«Да провались, в конце концов, все к чертовой матери. Разве чисто человеческие отношения не стоят того, чтобы хоть на время забыть о деловых. Разве не это самое главное? А вовсе не деньги, которым здесь, в Европе, молятся больше, чем Богу. В России, пережившей в своей истории столько драматических событий, люди это прекрасно понимают. Без денег, конечно, тоже плоховато, но не они определяют меру счастья человека. Прав был отец, конечно, прав во всем. Талант даже пропить невозможно. А вот человеческие качества – способность любить, переживать, дружить… Вот это на самом деле серьезно. Серьезней не бывает, все остальное шелуха, мусор. И деньги в том числе», – подумал он, выбросив в пепельницу перед входом в зал вылета очередную сигарету и направившись на свое насиженное место в ожидании рейса. По пути вновь заскочил в буфет в центре зала, взял небольшую бутылочку воды «Перье» и почему-то купил в киоске малоизвестную ему, чуть ли не месячной давности газету на русском языке.
Читать ее ему не хотелось, настроение было совсем другое. Однако все же решил от скуки и непонятной доселе тоски по прошлому перелистать страницы, просматривая по привычке не совсем броские, а скорей даже несколько загадочные заголовки. На предпоследней полосе натолкнулся на попавшее на глаза стихотворение какой-то новомодной молодой поэтессы – москвички, имя которой ему мало что говорило. Посмотрев, прочел даже не про себя, а как в детстве полушепотом, шевеля губами:
«…И в вагоне
очнувшись ночью
Я закрою глаза телу
человека
в сиденье вколоченному,
А свое положу