Кавада вспомнил, как по молодости лет однажды в Нью-Йорке в баре отеля «Уолдорф-Астория» его соблазнил один богатый торговец. Вспомнил вечеринку в Берлине, когда один джентльмен, его знакомый, повез его в своем автомобиле «испано-сюиза» в загородный дом. Двое мужчин во фраках обнимались на виду у всех в салоне, не боясь освещения фар проезжающих автомобилей. От обоих исходил крепкий аромат духов.
Это было еще в процветающей Европе накануне мировой депрессии. То была эпоха, когда аристократка могла переспать с негром, посол с бродягой, король с американским киноактером… Кавада вспомнил молоденького морячка из Марселя с его сияющей белоснежной рельефной грудью, как у водоплавающей птицы. Вспомнил других морячков. Подумал о красивом мальчике, которого подобрал в Риме в кафе на улице Виа Венето, и одном арабском мальчике из Алжира по имени Альфредо Джемир Муса Зарзаль.
Всех их превосходил только Юити! Однажды Кавада выкроил-таки время, чтобы встретиться с Юити.
— Не желаешь ли пойти в синематограф? — спросил Кавада.
— Нет, мне не хочется смотреть кино, — ответил Юити.
Когда проходили мимо бильярдной, Юити взбрело в голову зайти туда, хотя он никогда не увлекался этой игрой. Кавада не играл в бильярд. Юити три часа кряду слонялся вокруг бильярдного стола, пока этот занятой капитан индустрии, ютясь в кресле под выцветшей персиковой гардиной, с раздражением ожидал, когда закончится дурная блажь того, в ком он не чаял души. На лбу его вздулись голубые жилки, щеки его тряслись, сердце его брюзжало: «Он заставляет меня ждать в этой бильярдной в соломенном кресле с торчащими прутьями! Меня, кого никогда не заставляли ждать! Меня, того человека, который сам стеснялся заставлять людей ждать по нескольку дней!»
Крушение мира происходит по-разному. Крах, который Кавада предсказывал себе, для постороннего наблюдателя может показаться полной роскошью. Уже только то, что Кавада ощущал себя на грани серьезного поражения, было достаточным основанием, чтобы позаботиться о спасении.
Каваде было пятьдесят, а счастье, на которое он еще возлагал надежды, смотрело на жизнь с презрением. На первый взгляд это было как будто дешевенькое счастьице, и пятидесятилетние мужчины этого «подлунного мира» поступают совершенно безрассудно. Гомосексуалисты во враждебной по отношению к ним жизни отказываются подчиняться в работе, однако дерзостно затопляют мир своей чувственностью всюду, где найдется лазейка, и выжидают случая, чтобы проникнуть в мир мужских занятий. Он знал, что знаменитое высказывание Оскара Уайльда: «Я вложил гений в свою жизнь, а в свои произведения вложил талант», было вызвано только одним — нежеланием признать свое поражение.
Уайльд, конечно, сказал это вынужденно. Перспективный гомосексуальный мужчина, кем бы он ни оказался, подмечает в себе мужественное начало, он холит его, отстаивает его; вот и мужское достоинство, распознанное Кавадой в самом себе, было прилежанием в духе эстетствующего девятнадцатого века. Это так же странно, как связать себя по рукам и ногам веревками! В прошлые времена, когда чтилась воинская доблесть, любить женщину считалось немужественным делом, и Кавада тоже полагал, что страсть есть проявление женоподобности, что несовместимо с его мужским достоинством. Самым ужасным пороком для самураев и гомосексуальных мужчин была женственность. И самураи, и гомосексуалисты почитали «мужественность» — хотя вкладывали в это понятие разные смыслы — не как природную данность инстинкта, а, скорее, как моральный императив. И то, чего боялся Кавада, было крахом этих моральных устоев. Он был приверженцем консервативной партии по той причине, что она отстаивала принципы семейных ценностей, основанных на гетеросексуальной любви, несмотря на то что они должны были быть ему враждебны…
Тень Юити порхала над всей социальной жизнью Кавады. Подобно человеку, который нечаянно посмотрел на солнце и после этого всюду, куда бы он ни поглядел, видит его отпечаток, Кавада видел образ Юити в хлопанье дверей своего президентского кабинета, куда Юити не был вхож, в телефонных звонках, даже в профилях молодых парней на улице за окном его автомобиля. Ему просто-напросто мерещилось. Это было вроде паразитного изображения. С тех пор как его стала посещать мысль о том, что они с Юити должны расстаться, эта призрачная пустота становилась постепенно все более ужасающей.
По правде, Кавада смешивал пустоту своего фатализма с пустотой сердца. Его решение расстаться было продиктовано выбором: лучше самолично зверски и незамедлительно расправиться со своей страстью, нежели жить в боязни, что однажды обнаружишь в себе завядшую страсть. Так, на приемах, банкетах и раутах со знатью и знаменитыми гейшами прессинг решения большинства, что прочувствовал даже юный Юити, сокрушал надменное сердце Кавады, казалось бы, уж куда как добротно снаряженное, чтобы ему сопротивляться. Его многочисленные скабрезные россказни были «гвоздем» программы за банкетным столом, теперь же, по прошествии времени это освященное веками искусство наполняло Каваду чувством отвращения к самому себе. У директорского окружения от нынешней угрюмости его холодела кровь в жилах во время приемов. И хотя считалось, что было бы лучше, если бы директор не присутствовал на банкете, Кавада всегда аккуратно появлялся там, следуя своему чувству долга.
Таково уж было умонастроение Кавады. Однажды ночью, когда после долгого отсутствия в доме Кавады неожиданно появился Юити и, по счастью, Кавада оказался дома, восторг от нежданного появления опрокинул его планы порвать отношения с ним. Его глаза не могли насмотреться на Юити. Несмотря на свое гиперактивное воображение, обычно он умудрялся сохранять трезвость мысли, однако теперь голова у него шла кругом. Какой загадочный, красивый юноша! Кавада был опьянен этой мистерией. Кажется, по чистой прихоти он появился у Кавады в этот вечер, и пусть это так, однако Юити не чужд был тому, чтобы пользоваться своим мистическим влиянием на людей. Еще только вечерело, и Кавада вместе с молодым человеком вышел из дому пропустить по глоточку. Они заглянули в не слишком шумное и дорогое заведение — по такому случаю, разумеется, не «этого» пошиба, а куда захаживали и женщины. В баре сидели за столиком несколько близких друзей Кавады — президент одной успешной фармацевтической компании со своими директорами. Этот мужчина по имени Мацумура слегка подмигнул и улыбнувшись, помахал вошедшим. В семейном клане он был вторым президентом, молодой, немного за тридцать, прославленный щеголь, самоуверенный, из той же породы мужчин. Он с гордостью выставлял свои пороки. Его любимое занятие было властвовать над людьми и обращать их в свою ересь, а если у него не получалось, то добиваться хотя бы одобрения этой ереси. Старый благочестивый секретарь Мацумуры, будучи человеком услужливым, усердно пытался уверовать в то, что нет ничего более изысканного, чем однополая любовь. Он роптал на себя за свое простонародное происхождение, которое обделило его такой утонченной природой.
Кавада был из тех, кто попадает в нелепые ситуации. Когда он, особенно осторожный в этих делах, появился с красивым юношей на публике, его друзья-коллеги, отставив свою выпивку, уставились на Юити во все глаза. Немного погодя, когда Кавада удалился в мужскую комнату, Мацумура с беспечным видом поднялся со своего места и подсел в кресло Кавады. В присутствии официанта, стоявшего возле Юити, он напустил на себя деловой вид и сказал великодушно: