Жизнь Юити, словно произведение в процессе его создания, ни на один день, ни на одну ночь не выпадала из сознания Сюнсукэ. Если он не слышал его ясного юношеского голоса хотя бы один день, пусть даже по телефону, этот день проходил мрачно и грустно. Голос Юити, исполненный прозрачности и изысканности, был подобен процеженным сквозь облака золотым лучам, которые проливались на пустынную почву его души, освещали поросшие сорняками камни, отчего местность эта становилась немного пригодной для обитания.
Частенько назначая встречи с Юити в «Рудоне», Сюнсукэ прикидывался своим парнем этого квартала. Он освоил арго, овладел всеми хитростями подмигивания. Его радовали мимолетные неожиданные романтические приключения. Один молодой человек с меланхоличными чертами предложил ему любовные отношения. Среди других извращенцев он отличался наклонностью любить мужчин только старше шестидесяти.
Сюнсукэ стал появляться с молоденькими маргиналами в чайных домах и западных ресторанах. Он примечал нюансы перехода от юности до зрелости, скоротечные возрастные изменения цвета, какие бывают на вечернем небосклоне. Зрелость — это закат красоты. Красота возлюбленного от восемнадцати до двадцати пяти лет изменяется незначительно. Начало вечернего зарева, когда каждое облачко на небесах обретает цвет свежих фруктов, символизирует колер на щеках мальчика между восемнадцатью и двадцатью, его нежный бритый затылок с голубой каемкой, его еще девические губы. Время разгара заката, когда облака расцвечиваются всеми красками, а небеса сияют экспрессией безумной радости, напоминает возраст цветения юности от двадцати до двадцати трех лет. В эту пору взгляд у парней нагловат, щеки напряжены, в очертаниях губ и рта постепенно проявляется волевая мужественность. Однако в пылающих от застенчивости щеках, в плавных линиях бровей все еще проглядывает хрупкая преходящая красота юношеского лица. И вот, наконец, когда догорающие облака обретают суровый облик и погружающееся солнце разбрасывает последние лучи, словно пряди волос, это мгновение соотносимо с возрастом двадцатичетырех- или двадцатипятилетних юношей, в глазах которых еще живет невинный блеск, в то время как на щеках уже видна строгая волевая мужская красота.
Сюнсукэ подмечал особенное очарование каждого из увивающихся за ним мальчиков, но ни к одному из них, по правде говоря, не испытывал сексуального влечения. Ему было любопытно, то же ли самое чувствует Юити в окружении своих нелюбимых женщин? Всякий раз, когда он думал о Юити, сердце старого человека билось учащенно, но в этом не было ничего сексуального. Когда Юити не было рядом, на устах писателя проскальзывало его имя, отчего глаза этих мальчиков наполнялись радостью каких-то воспоминаний и печалью. Сюнсукэ спрашивал их об этом, и тогда он узнавал, что Юити вступал в отношения с тем или другим мальчиком, но после второго-третьего раза расставался с ним.
Раздался телефонный звонок — от Юити. Он спрашивал о встрече на завтра. Благодаря его звонку у Сюнсукэ тотчас прошли приступы предзимней невралгии, из-за которой он хандрил время от времени.
Следующий день выдался теплым и ясным. Сюнсукэ сидел под солнышком на просторной веранде при гостиной и почитывал «Чайлд Гарольда». Байрон всегда забавлял его. В это время у него было около пяти визитеров. Вскоре служанка объявила о приходе Юити. С кислой физиономией, будто у адвоката, взявшего на себя сложное дело, Сюнсукэ извинился перед своими гостями. Никому в голову не могло прийти, что этот новоприбывший «очень важный» посетитель, которого сопроводили прямо в кабинет на втором этаже, по социальному положению был простым студентом и даже не выдающихся способностей.
В кабинете у овального окна размещалась софа с пятью подушечками, украшенными узорами в стиле «Рюкю». С трех сторон эркера имелись декоративные полочки, как попало заставленные старинной керамикой. На одной из них стоял выразительный тотем работы древнего мастера. В этой коллекции, состоящей целиком из подарков, не наблюдалось какого-либо порядка или систематичности.
Юити, приодетый с иголочки в новенький костюм — подарок госпожи Кабураги, — примостился у окна, из которого проливался поток предзимнего солнца, сиявшего на его набриолиненных черных волосах. Он заметил, что в комнате не было ни одного сезонного цветка, никаких признаков чего-то живого. Только настольные часы уныло отбивали время на каминной полке из черного мрамора. Юити потянулся за старинным фолиантом в кожаном переплете, который оказался у него под рукой на столе. Это был изданный «Макмилланом» увесистый том из полного собрания «Заметок на разные темы» Уолта Патера. В эссе «Аполлон в Пикарди» его внимание привлекли подчеркивания, сделанные рукой хозяина. Рядом лежали два потертых тома «Одзёёсю» — «Книги смерти», а также большое издание репродукций Обри Бердслея.
Когда напротив окна Сюнсукэ увидел Юити, поднявшегося для приветствия, стареющий писатель едва ли не затрепетал. Он почувствовал, что именно сейчас, без сомнения, полюбил этого юношу всем сердцем. Может быть, он заигрался в «Рудоне» настолько, что однажды стал обманываться (точно как Юити, который тоже заигрывался и нередко чувствовал, что влюбляется в женщин) и верить этой неправдоподобной иллюзии?
Он заморгал, ослепленный. Было что-то неожиданно нелепое в том, что он поведал Юити, когда присел рядом с ним. Он сказал, что его замучила невралгия, но вероятно, из-за перемены погоды боли сегодня поутихли, будто в его правое колено встроен барометр, так что утром он мог бы предсказать, пойдет ли днем снег.
Юити затруднялся поддержать этот разговор, поэтому Сюнсукэ похвалил его новый костюм. Услышав, кто сделал ему этот подарок, он сказал:
— Вот оно что! Эта женщина когда-то вытрясла из меня триста тысяч. Стало быть, в этом подарке есть и мой весомый вклад, коль ты позволил себе принять от нее костюм. В следующий раз одари ее поцелуйчиком.
Эта тирада из уст Сюнсукэ, продиктованная его привычкой никогда не упускать случая, чтобы харкнуть в род человеческий, послужила для Юити хорошим лекарством от страха, который он испытывал перед людьми.
— Ну, что случилось у тебя?
— Это касается Ясуко.
— Ты говорил мне, что она беременна…
— Да, и вот… — Юноша запнулся. — Я хотел посоветоваться с вами.
— Ты по поводу аборта?
Его вопрос попал в самую точку. Юити широко раскрыл глаза.
— Ну, в чем дело опять? Я разговаривал с одним психиатром. Он сказал, что склонности, как у тебя, не признаются наследственными. На этот счет тебе нечего опасаться.
Юити молчал. Он еще сам не разобрался, почему задумался об аборте. Если бы его жена на самом деле желала ребенка, то наверняка он не пришел бы к этой мысли. Первое, что двигало им, несомненно, было опасение, будто жена его хочет не просто ребенка, а чего-то большего. Из боязни Юити не хотел ничем обременять себя. Для этого он в первую очередь должен был освободить свою жену. Беременность и материнство связывали. Они отвергали саму мысль о независимости.
Юноша сказал несколько раздраженно:
— Нет, не в этом дело! Вовсе не в этом причина.