В наши дни родственница Нобутаки, благородная дама в преклонном возрасте, которая также приходилась двоюродной бабушкой его супруге, служила настоятельницей женского монастыря Сисигатани в Киото. В родословной этой старой женщины сплавились противоположные характеры кланов Кабураги и Карасумару. Из поколения в поколение ее род Комацу поставлял аполитичных священников первого ранга, сочинителей высокохудожественных дневников, влиятельных особ императорского двора и правительства, законодателей — одним словом, мужчины этого клана в каждом поколении пребывали в критиках и ревизионистах по отношению к новым обычаям. В наше время, однако, этот род после кончины старой матушки-настоятельницы, должно быть, прервался уже навсегда.
Нобутака Кабураги, подозревая, что его жена сбежала в тамошние места, на следующий день после ее исчезновения отбил телеграмму. В тот вечер, когда Юити соизволил нанести ему визит, ответ еще не пришел. Спустя три дня пришла телеграмма загадочного содержания. «Ваша супруга не приезжала. Если у нас возникнут какие-либо соображения, тотчас дадим знать телеграммой».
Почти в то же самое время Юити было доставлено пухлое письмо от госпожи Кабураги с обратным адресом этого монастыря. Он взвесил пакет на ладони. Его весомое содержимое как будто прошептало: «Ищи меня здесь».
В письме говорилось, что госпожа лишилась опоры в жизни из-за того страшного зрелища, с которым она столкнулась воочию. Эта сцена, видеть которую было отвратительно, не только бросила ее в дрожь от страха и позора, но и внушила ей чувство полного бессилия перед тем, чтобы вмешиваться в мужские отношения. Она уже привыкла к нетрадиционным стилям жизни. Она с легкостью перепрыгивала через рискованные препятствия, но именно сейчас оказалась на краю пропасти. Ноги ее занемели, и она не в состоянии была двигаться. Госпожа Кабураги замышляла покончить со своей жизнью. Она выбиралась в пригород Киото, где еще не зацвела сакура, совершая длительные одинокие прогулки. Она наслаждалась зарослями бамбука, шелестящего на ранних весенних ветрах.
«Какой тщетный, какой мелочный этот бамбук в своем великолепии! И при этом какая тишина!» — предавалась своим мыслям госпожа Кабураги.
Наиболее характерным симптомом ее несчастья было то, что она слишком много раздумывала о смерти, однако предчувствовала, что именно поэтому-то не умрет. Когда люди размышляют о смерти, то они могут избежать ее. Это значит, что мысль о самоубийстве, какой бы возвышенной или низменной ни была, уже сама по себе является суицидальным деянием. Вообще-то не существует самоубийства, которое бы случилось без долгих раздумий.
Если она не сможет умереть (мысли ее пошли на попятный), то это случится по той же самой причине, которая однажды, кажется, подтолкнула ее к смерти, а сейчас, похоже, возвращала к жизни: на этот раз мощней, чем красота Юити, ее очаровывала гнусность его поступка. В итоге она спокойно пришла к мнению о том, что нет наиболее полного единения умов, чем в их абсолютном неподдельном унижении, которое они разделили как одно чувство в тот момент, когда она пристально смотрела на него, когда он оказался под ее прицельным взглядом.
Можно ли считать тот грязный поступок Юити его слабостью? Отнюдь! Вовсе не следует думать, что такая женщина, как госпожа Кабураги, склонна полюбить чьи-то слабости. Ее восприимчивости, ее чувствительности, ее впечатлительности Юити бросил предельно откровенный вызов, возымевший над ней власть. Она не заметила, что после всех этих тяжких испытаний по ее воле и ее желанию стал изменяться тот объект, который она вначале отождествляла со своими чувствами. «В любви моей ни проблеска нежности», — предавалась она неуместной рефлексии. При ее свинцовой чувствительности Юити казался ей и чародеем и чудовищем, любить которого она находила все больше и больше оснований.
Следующий пассаж из письма госпожи вызвал у Юити невольную саркастическую ухмылку. «Какая наивность! — подумал он. — Меж тем как она принимала меня за чертовски красивенькую безделицу, сама прикидывалась совершенно безвинной простушкой, и похоже, что теперь пытается соревноваться со мной в моральном разложении».
Никогда прежде страсть госпожи Кабураги не была настолько близка к материнской любви, как при этом признании в распутстве. Чтобы сравняться с Юити, она полностью обнажилась во всех своих прегрешениях. Она тщательно нагромождала свои безнравственные поступки, чтобы вскарабкаться на вершину порочности Юити. Она предъявляла свидетельства кровного родства с этим молодым человеком; подобно матери, которая добровольно взваливала на себя вину, чтобы выгородить своего сына, признавалась в собственных неблагопристойных деяниях; кроме того, она почти достигла материнской эгоистичности в своем пренебрежении тем, какое влияние окажут на юношу ее откровения. Понимала ли она, что в своем беспощадном обнажении обрекала себя только на один-единственный способ того, чтобы быть любимой? Нередко случается наблюдать отчаянную перебранку суровой свекрови со снохой, будто бы для того затеянную, чтобы нарочно стать нелюбимой своим сыном, уже как будто разлюбившим ее, и приготовиться к жизни, обделенной его сыновней лаской.
Вплоть до войны госпожа Кабураги была всего лишь одной из многих тривиальных дам высшего общества, немного фривольной, но все же куда более целомудренной, чем о ней думал бомонд. Когда ее муж познакомился с Джеки, тем самым Джеки, и втайне зашел слишком далеко в своих отношениях с ним, пренебрегая супружеским долгом перед ней, она и не собиралась отчуждаться от него. В годы войны это спасало их от скуки. Супруги даже гордились своей дальновидностью, поскольку не обзавелись детьми, которые связали бы их по рукам и ногам.
Тогда же стало очевидным, что господин Кабураги не просто официально благословил жену на любовные похождения, но и восхищался ими. Впрочем, радости особенной от двух-трех случайных любовных интрижек она не испытала. Это не прибавило к ее чувственному опыту никаких новых ощущений. Она посчитала себя фригидной и раздражалась из-за непристойного внимания супруга, продолжавшего дотошно выспрашивать о ее сексуальных аферах; но когда он понял, что культивировавшаяся им на протяжении многих лет бесчувственность жены осталась никем не поколебленной, он возрадовался. Впрочем, такая каменная бесчувственность еще не могла гарантировать женского целомудрия.
В те времена вокруг нее увивалась раболепная свора воздыхателей. Это были мужчины среднего возраста, всякого рода бизнесмены и артисты, представители молодого поколения (как забавно звучит это выражение!) — одним словом, каждой твари по паре, как в доме терпимости среди проституток. Это была праздная жизнь в разгар войны — жизнь, не знавшая завтрашнего дня.
Однажды летом в отель «Плато Сига» пришла телеграмма — повестка о призыве на военную службу одного из ее молодых любовников. В ночь перед его отправкой госпожа Кабураги уступила новобранцу в том, чего не могла бы позволить другим мужчинам. И не потому, что любила его. В тот момент она поняла, что этому парню была нужна не какая-то особенная женщина, а женщина инкогнито, женщина вообще. Она была уверена, что вполне справится с такой ролью. В этом смысле она отличалась от обычной женщины.
Юноше пришлось покинуть ее ранним утром, первым автобусом. Они оба встали на заре. Он с удивлением наблюдал, как отважно укладывала она его пожитки. «Никогда не видел, чтобы она вела себя как жена, — подумал он. — Как изменилась она за одну только ночь со мной! Вот какое чувство испытывают завоеватели!»