— А ни что…
— Так не бывает!
— Очень даже бывает, — теща-зараза посмеивается.
— Не-ка! Это за какие-то душевные подвиги дадено!
— Какие там подвиги? — ошалела теща. — Принцип “Домино”. Маятник мотается влево-вправо!
— И когда же он в другую сторону качнется? — похолодел Паша.
— Мотнется! Чего ему? С него станет!
6.
Ядовитый язычок у тещи!
Сглазила Фортуну.
Налоговики с автоматами прокатную фирму прищучили.
Дом в Томилино за долги конфисковали.
С Дуськой, да с ейной мамашкой, начались дикие ссоры-разборки.
Паша стал попивать.
Один раз так наклюкался, что попал в “обезьянник”. С проститутками и бомжами ночь скоротал.
Посмотрели на это Дуська с усатой мамашей, собрали нехитрые манатки, да и мотанули назад, в Мариуполь.
Один, как перст, остался Павел.
“Может, руки на себя наложить? — стал подумывать. — Некудышняя моя жизнь! Горше полыни!”
Однако, сдержался.
Как-то на улице ему стало плохо. Перед глазами заполыхала радуга. Тошнота подкатила к горлу.
Прислонился Паша к столбу.
Уставился бараном в землю.
Тут к нему подошла дама средних лет. Пухленькая. Ямочки на щеках. Глаза по-детски сияют.
— Вам плохо? — спрашивает милым голоском. — Разрешите я вам помогу? Я живу здесь. За углом.
И оказался Паша в роскошной квартире Лидии Артомоновны.
Папа Лидии был генерал, вот и квартира была генеральской. Чистой, благоуханной, богатой.
Отпоила Лидия Пашу молочком с медом, дала аспирин, а потом они оказались в роскошной кровати, с шелковым балдахином.
Любовь забила, как из нефтяной скважины.
О водке, о гибельном суициде, Паша и думать забыл, столь весело подхватил его водоворот страстей.
Как-то Лидия говорит, с жеманной полуулыбкой:
— А что, Павлик, ты на работу не ходишь?
— Завтра отправлюсь на биржу труда.
— Не надо на биржу. Я тебя устрою.
7.
И стал Паша крутым начальником на фирме Лидиного отца.
Заведовал переплавкой танков.
Американцы на это лихие деньжищи отвалили.
Работа Павлу понравилась.
Отнимала мизер времени и давала кучу “бабок”.
Форму Паше военную выдали. Полковничью. Жаль, без генеральских лампасов. А так — шик!
На улице теперь солдаты Павлу Сикорскому честь отдавали.
Дворники вежливо кланялись.
Прикупили Паша с Лидой в Гусе Хрустальном домик с резными ставенками. С яблоневым садом. Рядом с чистой и широкой речкой.
С удивлением открыл в себе Павел дар заядлого рыбака. Выловил как-то крупного сома, да призадумался.
Вспомнилась невзначай вещая теща с принципом “Домино”.
Вдруг Фортуна покажет Паше опять задницу?!
Разлюбит генерал. Лидка сойдется с другим. Танки закончатся. Значит, и башли! Тьфу, ты!
Плюнул Павел Сикорский на червя, удочку закинул подальше.
“Ничего! — думает. — Еще поживем! Рыбок половим, девок пощупаем! Набрехала теща! Нету принципа “Домино”! Бог не выдаст, свинья не съест!”
Поплавок радостно дернулся.
Вытянул такую рыбину, закачаешься!
1.
Гришу Шелопутина задолбал город.
Конкретно — Москва.
Пьяные очереди на автобусных остановках, бессмысленно запутанные бетонные кишки метро, шумные и вонючие улицы, на которых каждый автомобиль считает своим долгом на тебя наехать.
Извел сонатами Моцарта соседский мальчик-скрипач. Вундеркинд, мать его за ногу!
Замучил поучительными речами тесть, мол, сорок лет, Гришка, а кроме сопливых пацанов, да жены Варварки, гуляющей “налево”, ничего не нажил.
— А вы что, Семен Семенович, нажили? — как-то не выдержал Гриша.
— Автомобиль “Москвич” имеется, — степенно ответил тесть. — Дача в Сосновке. — Поцокал языком. — Только вот крышу надо перекрыть…
— А!.. — устало махнул рукой Гриша.
— Ты ручонками-то не маши! — взвился тесть. — На свою поганую зарплату ты только вошь на аркане можешь в дом привести.
…Гриша решил бежать.
В глушь. В медвежий угол. Там хорошо! Морды гомо сапиенсов за березками не маячат. Благодать!
Собрал Григорий вещички.
Носочки взял теплые, шерстяные. Солдатский плащ. Тулуп из овчины. Пусть тулупу сто лет и он с драными подмышками. Пусть! Подмышки и зашить можно.
Взял Гриша десять кило перловки, ружьецо двуствольное, да рыбацкие снасти.
Погода стояла хорошая, как и положено в августе, самое время перебираться в лес.
2.
За город доехал на грузовиках-попутках.
Расплачивался анекдотами, да рассказами о своей горестной жизни. От шоссе Григорий пару деньков шел в глубь чащобы.
Набрал целый куль белых грибов.
Поначалу и лисички с рыжиками собирал.
Потом — выкинул.
Здесь этого добра навалом.
За недельку Гриша построил себе замечательную хижину.
Щели между бревен замазал голубой глиной. Добыл ее из речушки, весело журчащей в овраге.
Теплая получилась хижинка! Красивая на загляденье!
Крышу Григорий пехотной палаткой укрыл и — ничего, в самый злой ливень не протекала.
Наловил Гриша полосатых окуньков, подстрелил двух жирных тетеревов, наварил каш да супов, кушает и изумляется: “И чего я в Москве делал? Целых сорок лет! Вот дурак-то!”
Однажды захотел читать до ломоты в черепе. Порылся в глубоких карманах тулупа. Обнаружил обрывок неизвестной газеты. Вчитался и плюнул. Экая гадость! Только для подтирки и растопки костра годится.
Как-то, когда бушевал дождь, и под напором ветра скрипели сосны, Грише стало мечтаться о женщине. Хорошенькой. Хохотушке. С ямочками на щеках.
Но потом Григорий вспомнил жену-изменницу, свою мать, которая в школьные годы била его учебником по голове. Вспомнил… Да, что там!..
Гриша враз успокоился и сладко уснул.
3.
В одно хмурое октябрьское утро Григорий проснулся от шума вертолетных лопастей.