— Нет… — пробормотала она в растерянности. — Я там по чужой трудовой книжке работаю… Я не могла официально устроиться, ведь меня и детей с милицией ищут…
— По чьей книжке?
— А вот, — указала она на Галину, которая все это время молча стояла, прислонившись к дверному косяку. — Галя — соседка моя, помните, я рассказывала? Которая спасла меня, это она вот, да. Она же и работу мне нашла. У себя, ну то есть там, в клубе. Официально она как бы и гардеробщицей, и уборщицей устроена. А на самом деле полы за нее я мою, я и деньги за это получаю.
Во мне все напряглось — я с трудом удержалась, чтобы не вскочить с места!
— Вы — работаете, то есть работали, гардеробщицей в Клубе железнодорожников? — обернулась я к Галине. — Так это вы?
— Так это я, — улыбнулась она. — А почему вы говорите так, будто мы давно не виделись?
— Нет, мы с вами вообще никогда не виделись! Но последние два часа я только и думаю о том, как бы мне вас увидеть!
— Вот как?
— Да! Мы можем поговорить? Это срочно. Это, — я на секунду запнулась, — это касается вашего погибшего родственника. Племянника…
— Племянника? — тихо вскричала Галина, прижимая к губам ладошку.
— Да.
* * *
Ее звали Галина Андреевна Сабежникова, она была инвалидом-сердечником, но, поскольку пенсии по инвалидности не хватало даже на еду, работала сразу на трех работах: кондуктором в автобусе — днем, гардеробщицей в клубе — зимними и осенними вечерами и дворником — по утрам.
Мой расчет оказался верен: уборщица и гардеробщица Клуба железнодорожников действительно оказались подружками, я не предусмотрела только то, что дружба их началась гораздо раньше. Это Галина дала Вере возможность зарабатывать на жизнь и содержание детей мытьем полов в клубе, где заседали члены «Новой жатвы», и именно она предоставила несчастному семейству свою «служебную», как она выразилась, квартиру. Оказывается, их еще дают дворникам или уборщицам.
Мы очень быстро поняли друг друга. Может быть, потому, что лгать или придумывать что-нибудь в оправдание своих расспросов этой милой простой женщине, которая слушала так внимательно, всем своим видом выражая готовность помочь, просто не поворачивался язык.
— Вера, там мальчики… — сказала она только. И Вера моментально скрылась из кухни туда, откуда доносились возбужденные детские голоса.
— Скажите, это правда, что Игорь приходил к вам на работу? В клуб? — спросила я сразу.
— Да, это случалось. Племянник приносил мне деньги. Немного, но это не имеет значения — я благодарна его семье за эту помощь, они каждый месяц приносят мне немного, «на лекарства», как выражается брат. У меня хороший брат, он даже в санаторий меня отправлял один раз. А почему вас это интересует?
Недолго думая, я рассказала ей все. А закончила так:
— …я уверена, что гибель детей — не простая случайность, и эти смерти надо расследовать, чем, собственно говоря, я и занимаюсь. И еще я уверена, что вы поймете меня и не осудите, если я попрошу вас рассказать о гибели вашего племянника во всех подробностях. Кстати, как его звали?
— Игорь. Игорь Литвинов.
— И он учился в том же классе, что и Вадик Панин, не так ли?
— Да… откуда вы знаете? Они были большими друзьями.
— Это долго объяснять… Просто расскажите мне все. Пожалуйста!
— Хорошо, я расскажу вам, но… в случае с Игоречком действительно нет никакого криминала. Мальчик в самом деле покончил с собой. Хотя… Хотя Игорек избрал довольно необычный способ для подростка, чтобы совершить самоубийство. Он застрелился.
…Это случилось не в обычной городской квартире, а на самой городской окраине, но вряд ли это имеет значение. Стоял жаркий сухой июнь, семья Литвиновых собиралась переезжать на дачу — у подъезда ждал припаркованный «Бьюик», в который Литвиновы-старшие и оба их сына заносили коробки, корзины, чемоданы, еще какие-то свертки, которые мальчикам вручала на пороге квартиры раскрасневшаяся, немножко растрепанная и ужасно деловая мама.
— Это — в багажник, это вот — на заднее сиденье, а эту коробку просто пока поставьте рядом, в ней посуда, она поедет у меня на коленях. Да не уроните, пока будете нести, суслики!
— Ну, ма-ам… Мы же все-таки мужчины… — прогудел младший братишка Игоря, двенадцатилетний Митяй. Этот «медвежонок», как называла его мама, обладал звучным баском, который как бы компенсировал недостаток его роста: несмотря на два года разницы, Митяй доставал Игорю только до середины груди.
А мама у них была тоненькая, подвижная, невысокая — совсем как девочка. Вроде бы совсем не пара папе — грузноватому медлительному мужчине с бычьей шеей и походкой бурого медведя. Литвинов-старший служил охранником в банке, мама — нигде не работала, вела хозяйство и все свободное время посвящала сыновьям. У обоих мальчиков было все, о чем мечтают дети их возраста, и они чувствовали себя вполне счастливыми детьми, у которых такие классные любящие родители.
Пыхтя и отдуваясь, Митяй выволок во двор огромный фанерный чемодан — его доставали с антресолей только раз в году, чтобы заполнить древнее нутро всякими нужными за городом вещами, а по окончании дачного сезона снова привозили в квартиру и водворяли в антресольную «ссылку» до лета. Сейчас чемоданный урод звонко шлепал Митяя по ногам, будто выражая недовольство тем, что его старческий сон потревожили так бесцеремонно.
— Вот черт! Царапается! — досадливо вскрикнул мальчик. И, скинув чемодан на землю возле машины, резко схватил себя за ляжку: от лодыжки до шорт на ноге алела свежая ссадина.
— Зеленкой надо, — подсказал Игорь.
— Да ну… Буду ходить, как зебра полосатая. И шорты потом не наденешь — и это в такую-то жару!
Игорь хотел было заспорить или, на худой конец, силой отвести братишку к маме, чтобы та обработала ему ранку пусть не зеленкой, так йодом или перекисью. В школе им рассказывали и даже показывали плакаты с красочно нарисованными разбитыми коленками и страшными словами: инфекция, нагноение, заражение… даже ампутация! Но тут Игорь увидел замершее, словно вдруг окаменевшее, лицо мальчика и сам замер.
Через мгновение он понял, что так поразило Митяя. Брат смотрел на чемодан: старая, полусгнившая стенка его от удара об землю отвалилась, и на пыльную траву просыпалась всякая чепуха: старые газетные вырезки (папа всю жизнь неизвестно зачем вырезал и заботливо хранил статьи о всех видах оружия), трухлявая доска с шахматами, в которой, мальчики знали, недоставало сразу восьми фигур, старая бабушкина шаль — мама любила набрасывать ее на плечи, когда по вечерам разливала на террасе чай… Но главное — поверх всего этого хлама, в развернувшемся газетном листе лежал, сверкая на солнце металлическими боками, пистолет!
Самый настоящий!
Конечно, мальчишкам до этого приходилось видеть оружие. И даже держать его в руках — ведь папа работал охранником в банке! Но здесь было совсем другое дело. Эту вещь оба они видели в первый раз. Старая, мощная, довольно громоздкая «игрушка», совсем как в гангстерском фильме! Взять такую в руки, надвинуть на глаза широкополую шляпу, войти… да все равно куда, пусть вон в тот ларек неподалеку и, перекатывая во рту палочку гавайской сигары, небрежно приказать хозяину: «Эй, послушайте, мистер! Деньги — на бочку!»