Ей вдруг подумалось, что даже такой пожилой и мудрый человек, как Кутузов, не смог бы предугадать подобного поворота событий. Он говорил о том, что ей не следует ждать награды за свой поступок, но ни словом не обмолвился о том, что вместо награды ее может ожидать ханжеское осуждение! Впрочем, подумала она, Михаила Илларионович мог умолчать об этом просто потому, что не хотел расстраивать ее прежде времени...
- Я просто не могу оставить вас на произвол судьбы, дитя мое, продолжала между тем свой монолог княгиня Зеленская. - Решено вы едете с нами. Велите подать нам чаю и собрать ваши вещи. Да пусть прислуга поторопится, мы и так непозволительно задержались.
- У меня нет прислуги, - спокойным и ровным голосом, удивившим ее самое, ответила княжна. - И чая тоже нет. К сожалению, в доме не осталось ничего съестного. Надеюсь поэтому, что вы предусмотрительно захватили с собой все необходимое, чтобы не страдать в дороге от голода. На вашу долю и без того выпало так много лишений - не удержалась она от шпильки, которой, впрочем, никто не заметил. - Именно поэтому я не рискну обременять вас своим обществом. Вы действительно должны торопиться. Что же касается меня, то я приехала всего полчаса назад и нуждаюсь в отдыхе. Не тревожьтесь обо мне, княгиня. В моем распоряжении находится экипаж с кучером и лошадьми, так что я вполне смогу добраться до подмосковной сама.
На лице княгини Аграфены Антоновны при этих словах изобразилась странная смесь чувств: казалось, что она испытывает сильнейшее раздражение пополам со столь же сильным облегчением.
- Но позвольте, дитя мое, - осторожно сказала она, - как же можно! Ежели вас как-то обидели мои слова, так ведь я же не со зла, а просто потому, что судьба ваша мне не безразлична! В такое время, одна во всем доме, и даже без прислуги... Это просто неслыханно! Вы должны ехать с нами!
- Простите, княгиня, - все тем же ровным и спокойным тоном возразила княжна. - Мне не хотелось бы огорчать вас, я очень ценю вашу заботу и внимание, проявляемые к тому же в столь трудный час, но я действительно очень устала и не могу сейчас ехать с вами. Я поеду завтра и, может быть, догоню вас по дороге, поскольку буду путешествовать налегке, без обоза.
- Но прислуга... - снова начала княгиня, однако князь Аполлон Игнатьевич не дал ей договорить:
- Пустое, душа моя, - поспешно вмешался он, очевидно тяготясь создавшейся в гостиной напряженной атмосферой. - Княжна утомилась, это же так понятно! С нами едет более чем достаточно дворни. Всего-то и нужно, что оставить с Марией Андреевной пару человек, и все будет в совершеннейшем порядке! Жаль только, что обстановка останется без присмотра; ну, да с этим, видно, ничего уж не поделаешь.
- Это очень мило с вашей стороны, - быстро сказала княжна, которой уже не терпелось поскорее выставить Зеленских. Поведение княгини было ей не вполне понятно, и свирепый взгляд, который та, не успев совладать с собой, метнула в супруга, ничуть не прояснил ситуацию. - Я с радостью принимаю ваше великодушное предложение и от души благодарю вас за него.
- Ну, не знаю, - с нескрываемым раздражением сказала Аграфена Антоновна. - Вам, конечно, виднее. Нынче все умные, пожилых людей никто и слушать не хочет. Поступайте, как хотите. Ну, душенька, - совсем другим тоном продолжала она, поднимаясь и оправляя юбки, - господь с тобой. Людей мы тебе оставим, и из еды кое-что - не много, но тебе, думается, хватит... Зла-то не держи, я ведь о тебе пекусь. Очень мы с твоей покойной матушкой дружили, ты мне, ну, прямо как родная. Отдыхай, дочка. А как отдохнешь, догоняй нас поскорее. На дорогах нынче неспокойно, изведусь я вся, о тебе думая...
Княжна проводила Зеленских до ворот и поспешила захлопнуть за ними калитку. Этот визит произвел на нее тяжелое двойственное впечатление. Реакция княгини на ее рассказ окончательно убедила Марию Андреевну в том, что ей лучше всего помалкивать о своих приключениях. Забота Аграфены Антоновны об ее благополучии, которая месяцем раньше показалась бы княжне вполне естественной, теперь выглядела наигранной и неискренней. В этой заботе княжне чудился какой-то странный подтекст, который она, как ни старалась, никак не могла прочесть.
Между тем княгиня Аграфена Антоновна, садясь в карету, задержалась на подножке и, обернувшись к мужу, со вздохом молвила:
- А и дурак же ты, батюшка! "Пустое, матушка", - передразнила она. Как же, пустое! Ты долги-то свои считал, князюшка? То-то и оно, что не считал! "Пусто-о-ое..." Как есть дурак!
- Матушка, при княжнах-то зачем же? - виновато пробормотал князь Аполлон Игнатьевич, который никак не мог взять в толк, в чем же он, собственно, провинился. Вина, и притом весьма крупная, за ним явно была это ясно читалось по лицу Аграфены Антоновны с того самого момента, как он предложил оставить при княжне Вязмитиновой двоих своих людей, но в чем конкретно заключалась эта вина, князь никак не мог сообразить.
- При княжнах-то? - переспросила Аграфена Игнатьевна. - А это, батюшка, чтобы они знали, каково за дураков-то замуж выходить. А, какое там замужество, когда приданого - одни долги!
- А княжна Мария-то здесь при чем? - все еще не в силах уразуметь очевидных вещей, развел руками князь.
- А при том, батюшка, что она богата. У нее денег куры не клюют, а годков-то ей всего шестнадцать.
До того как она сможет сама своим наследством распоряжаться, еще пять лет должно пройти, а за это время умный человек многое мог бы успеть! И свои дела в порядок привести, и дочерям приданое справить... Приютили бы сиротку, а там, глядишь, и опекунство...
Князь с треском ударил себя ладонью по лбу.
- Обухом, батюшка, обухом, - посоветовала княгиня. - Как раз впору будет, по твоему-то лбу...
- Да пустое все, - несколько придя в себя, сказал князь. - А ну, как она замуж выскочит? Невеста богатая, и собою хороша...
- Не выскочит, - усмехнулась Аграфена Антоновна. - Уж об этом-то я позабочусь. Да ты слыхал ли, что она сама про себя рассказывает? Кому ж она такая нужна-то?
- Какая - такая? - не понял князь.
- А, - махнула рукой Аграфена Антоновна, - что с тобой разговаривать! Трогай! - крикнула она кучеру и захлопнула за собой дверцу кареты.
Длинный обоз тронулся с места и, прогромыхав по Ордынке, скрылся за углом.
* * *
В курительной пахло кожаной обивкой кресел, крепким английским одеколоном и трубочным табаком - одним словом, старым князем. Запах этот, казалось, навеки пропитал стены просторной квадратной комнаты с широким, занавешенным тяжелыми портьерами, эркером. Стены курительной были до самого потолка обиты персидскими коврами ручной работы и увешаны оружием всех времен и народов - совершенно исправным, любовно заточенным, заряженным и начищенным до ослепительного блеска. Здесь были пистолеты, мушкеты, охотничьи ружья, старинные алебарды, кистени, сабли, кинжалы и шпаги тяжелые, широкие, служившие не столько деталью туалета и знаком принадлежности к дворянскому сословию, сколько смертоносным оружием. У окна на специальной подставке сверкала надраенная до яростного солнечного блеска шлюпочная кулеврина, а рядом с ней на паркете были аккуратной горкой сложены ядра - хоть сию минуту заряжай и пали по соседнему дому. Пребывая в раздраженно-язвительном состоянии духа, князь Александр Николаевич частенько грозился так и поступить, утверждая при этом, что соседи, дознавшись, кто стрелял, побегут не в полицию жаловаться, а, наоборот, к нему - просить прощения. Впрочем, дальше разговоров дело так и не пошло, и соседи Александра Николаевича остались в блаженном неведении относительно нависавшей над ними в течение многих лет нешуточной угрозы.