- А я?
- А вы, думается мне, достигли конечной точки своего маршрута. Здесь наши пути разойдутся, принцесса Мари. Полагаю, что более мы с вами не увидимся. Я вернусь на службу, вы же... Ну, там видно будет.
Усадьба действительно была пуста. На засыпанном снегом круге почета лежало несколько закоченевших в неестественных позах тел, одетых как в русские, так и во французские мундиры. Вероятно, день или два назад здесь произошла стычка - тела выглядели совсем свежими, словно эти люди просто прилегли отдохнуть. В окнах почти не осталось стекол, штукатурка местами была исклевана пулями и обвалилась, а края одного из оконных проемов на первом этаже были покрыты густым слоем копоти - не то от случившегося внутри пожара, не то, что казалось гораздо более вероятным, от костра, который кто-то разводил прямо на полу гостиной.
Мария Андреевна вышла из кареты и остановилась посреди двора, с болью в сердце озирая следы царившего здесь запустения. Ей было страшно войти в дом и обнаружить новые признаки разорения там, где прошли лучшие годы ее жизни.
Лакассань, никуда более не торопясь, спустился с облучка и подошел к своей спутнице, на ходу поправляя криво сидевшую поверх повязки мужицкую шапку.
- Печальное зрелище, - сказал он, указывая на дом. - Зима, разруха, окоченевшие трупы... Этот мир не стоит того, чтобы о нем жалеть.
- Что вы имеете в виду? - обернувшись к нему, спросила княжна. Она отлично знала, что имел в виду француз, но надеялась, что ошибается.
- Не будем играть в жмурки, принцесса, - сказал Лакассань. - Вы не можете не понимать, что здесь и сейчас ваш жизненный путь будет завершен. Он получился совсем коротким, и это очень печально, но что делать, такова жизнь. Такова жизнь! Вам остается только радоваться, что перед смертью вы успели посетить места, столь милые вашему сердцу. Я полон сочувствия и уважения к вам, милая принцесса. Вы держались с таким мужеством, что вам мог бы позавидовать любой представитель сильного пола. А какое достоинство, какая твердость перед лицом многочисленных невзгод! Право, я вами восхищен и очень надеюсь, что вы не омрачите моих воспоминаний о вас какой-нибудь безобразной сценой при расставании. Ну, вы понимаете, о чем я говорю, крики, слезы, мольбы, ползание на коленях, заламывание рук и хватание меня за одежду... Всего этого не нужно, потому что все это бесполезно. Давайте расстанемся красиво.
- Давайте, - сказала княжна. Она зябко поежилась и спрятала руки в рукава шубки: правую - в левый рукав, а левую - в правый. - Почему бы вам просто не оставить меня здесь, а самому не отправиться дальше? Или Огинский был прав, и вы просто не можете жить, не проливая крови, как какой-нибудь вампир? Я в это не верю. Зачем вам меня убивать?
- Ну, какой там вампир, - усмехнулся Лакассань. - Я никого и никогда не убиваю без нужды. Вы слишком много знаете, принцесса, и ваши знания носят такой характер, что предание их гласности сослужило бы Франции и императору Наполеону весьма дурную службу. История пишется сейчас, принцесса, и пишут ее не только императоры и полководцы, но обычные люди наподобие нас с вами. То, что произошло с князем Багратионом, уже занесено на ее скрижали, и то, что там записано, устраивает всех. Кому это нужно знать, что великий русский генерал был убит специально подосланными людьми? Кому нужно знать, что великая Франция пользовалась при этом услугами такого слизняка, каким был наш незабвенный поляк? Если доброе имя Франции и ее императора будет запятнано по моей вине, мне не поздоровится, и то, что я собираюсь сделать с вами сейчас, будет выглядеть детской шалостью по сравнению с тем, что сделают со мной. Правда проста, принцесса: мне невыгодно, чтобы вы оставались в живых. А выгодно мне, напротив, чтобы вы умерли. Ну, и как я, по-вашему, должен поступить?
- Я могла бы сказать вам, что вы должны поступить как благородный человек, - ответила принцесса. - Но я вижу, что благородства в вашей душе не больше, чем у того вон дятла.
Лакассань механически повернул голову в указанном княжной направлении, но никакого дятла не увидел. Стремительно обернувшись, он увидел, что княжна, подобрав юбки, с неожиданной быстротой бежит в сторону заснеженных деревьев старого парка.
- Вот чертовка! - почти восхищенно выругался Лакассань и бросился в погоню.
Княжна понимала, что убежать ей не удастся, но умирать безропотно, как овца под ножом мясника, казалось ей унизительным. К тому же, вряд ли стоило облегчать французу задачу, самой подставляя горло под лезвие. Этим страшным летом и не менее страшной осенью княжна твердо усвоила, что красивые позы, громкие слова и гордое смирение перед лицом кажущейся неизбежной смерти ничего не стоят против умения бороться до самого конца. Только оно, это умение, было способно спасти ей жизнь. Так бывало раньше, и так же было сейчас.
На бегу Лакассань выхватил из ножен громадный солдатский тесак с зазубренной, как пила, спинкой. Княжна услышала позади себя свистящий лязг вылетевшей из ножен отточенной стали и попыталась бежать быстрее, но поскользнулась и упала на одно колено. Это решило исход погони: Лакассань в три огромных прыжка оказался рядом и, схватив княжну за волосы, откинул ее голову назад, обнажив беззащитное горло.
Широкое тусклое лезвие взлетело к безучастному серому небу. Княжна рванулась, но рука убийцы крепко сжимала ее волосы.
- Прощайте, принцесса, - сказал Лакассань. - С вами было удивительно приятно иметь дело. Только вот бежать не стоило. Если бы вы не вздумали бегать, я сделал бы все красиво и почти безболезненно. А теперь не обессудьте...
Его издевательская речь была прервана внезапно раздавшимся звуком, похожим на раскат грома. На фоне испятнанных белым черных стволов парковых деревьев возникло и стало расползаться рваное грязно-серое облако порохового дыма. С потревоженных ветвей посыпался снег, и над парком, сердито галдя, поднялась целая туча галок. Лошади тревожно забили копытами, и одна из них пронзительно заржала.
Заряд утиной дроби хлестнул по снежной целине, вспоров ее и подняв в воздух облако ледяных кристаллов. Невредимый Лакассань резко обернулся на звук выстрела и, выпустив волосы княжны, схватился за рукоять торчавшего у него за поясом пистолета. Это был единственный в своем роде шанс, и Мария Андреевна его не упустила.
Выхватив из рукава спрятанный там нож, она страшно закричала и изо всех сил, снизу вверх, с разворота ударила Лакассаня в живот. Она очень боялась, что у нее не хватит опыта и сил и что настоящего удара не получится. Неудачная попытка означала верную смерть без надежды на помощь и спасение: второго шанса ждать не приходилось.
Она беспокоилась напрасно: все вышло именно так, как было нужно, и лезвие ножа, легко проткнув армяк, по самую рукоять погрузилось в живот француза. Выпустив нож, княжна отпрянула назад и, пачкаясь в снегу, пятясь, на коленях отползла в сторону.
Лакассань медленно повернул к ней разом осунувшееся, ставшее каким-то неживым лицо и сделал короткий, неуверенный шаг в ее сторону. Он снова попытался замахнуться тесаком, но торчавший в животе нож мешал ему. Нестерпимая боль стремилась скрутить его, согнуть, завязать в тугой узел вокруг вонзившегося в его плоть смертоносного куска металла, но француз с искаженным от нечеловеческих усилий лицом сделал еще один шаг к Марии Андреевне. Рука, державшая тесак, разжалась, оружие выпало из помертвевших пальцев, и Лакассань, обхватив руками живот, тяжело рухнул на бок. Он издал невнятный мучительный звук, медленно подтянул колени к животу и замер, скорчившись в снегу и отвернув от Марии Андреевны серое небритое лицо. Шапка упала с его головы, спутанные волосы рассыпались по снегу, а из уголка искривленных гримасой страдания губ показалась и скатилась на снег тонкая струйка не правдоподобно яркой, будто нарисованной крови.