– Не имеет значения. – Я вновь закрывала глаза и старалась дышать ровнее.
«Они уже целовались?..»
– Глупости.
«Конечно, целовались. Шелаев наверняка все… абсолютно все… делает в один день… в одну ночь…»
– Не имеет значения.
«Они вполне подходят друг другу. Холодная, высокомерная Лиза и жесткий, беспринципный, бездушный Клим. Отличная пара. Да». – Эта мысль принесла долгожданное успокоение, и в четыре утра я наконец заснула.
Как ни странно, к завтраку я не чувствовала себя разбитой или усталой: глаза не слипались, голова не гудела, никакой вялости в организме не наблюдалось. Правда, все перечисленное появилось мгновенно, стоило лишь увидеть Семена Германовича, завершающего трапезу в столовой. Дядя с жадностью доедал круассан, не обращая внимания на крошки, сыпавшиеся на его розовую рубашку и коричневый галстук. Слева лежала сложенная газета, справа стояли большая чашка с кофе и блюдце с маслом. Увидев меня, Семен Германович облизал губы, резко поднялся и указал на соседний стул.
– Садись, Настя, я за тобой с удовольствием поухаживаю.
Я вовсе не боялась дядю, хотя последнее время он настойчиво сокращал дистанцию между нами: больше не тратил время на витиеватые и натянутые рассказы о писателях, художниках, путешественниках и дальних странах, а тяжело смотрел, багровел и подходил ближе… Это задевало нервы и почему-то физически делало меня слабее, в такие моменты я привычно расправляла спину, вытягивалась в струну и превращалась в молчаливую особу, увлеченно считающую бесконечные секунды.
– Спасибо, я не голодна, я хотела… взять яблоко.
– Хорошо, что ты не учишься по субботам. – Семен Германович удовлетворенно кивнул, отодвинул стул и направился ко мне. Крошки, удобно устроившиеся на его животе, полетели вниз, привлекая внимание. – Ты устаешь, а это… хм… вредно. – Щеки дяди порозовели, он остановился в метре от меня и с важностью сцепил руки перед собой. – Думаю, тебе давно пора… хм… развеяться. Как ты на это смотришь? Эдита Павловна, на мой взгляд, заботится о тебе мало.
Я кинула взгляд на вазу с фруктами и, стараясь выглядеть равнодушной, ответила:
– Бабушка заботится обо мне достаточно, я благодарна ей за…
– Настя, я с тобой категорически не согласен, – с нажимом произнес дядя, приближаясь ко мне. – Ты еще ни разу не была за границей, а между тем… – Семен Германович медленно протянул руку и взял меня за локоть. Это обыкновенное движение и ответное ощущение неприязни, подкатившее к горлу, чуть не отбросили меня назад (так, должно быть, чувствовали себя несчастные жертвы во времена пыток инквизиции), я торопливо отошла к столу, взяла первое попавшееся яблоко и покосилась на спасительную дверь. – Настя, ты несправедлива ко мне. – Голос дяди покрылся тонкой коркой льда. – Ты неблагодарна, а между тем… Я повторяю, а между тем я готов заняться устройством твоей жизни и, поверь…
Бежать… Конечно же, я должна была спасаться бегством, потому что иначе спастись не представлялось возможным. К сожалению, я не умела растворяться в воздухе или телепортироваться на другой край земли (хоть в лес, хоть в пустыню).
«Если бы Эдита Павловна не уехала рано утром по магазинам, этого кошмара не случилось бы», – мелькнула досадная мысль, и я перебила Семена Германовича:
– Извините, мне нужно идти. Я тороплюсь.
– Настя, мне казалось, что мы только-только начали понимать друг друга…
– Извините, я тороплюсь.
Маленькие глазки дяди сузились и сверкнули, нос несколько раз дернулся, пальцы сжались в кулаки. Семен Германович бросил недобрый взгляд на часы, ослабил узел галстука и вытер ладонью пот, выступивший на лбу. Не дожидаясь большей реакции на свое «возмутительное поведение», я мгновенно покинула столовую, взлетела по лестнице на второй этаж и юркнула в комнату, где, к моей великой радости, пел на все лады мобильный телефон.
Нина Филипповна.
Я нажала кнопку, села на кровать и замерла, желая услышать родной голос. Голос, который обязательно прогонит гнетущий образ Семена Германовича Чердынцева, вызовет теплую улыбку и просто порадует.
– Настя, добрый день. Мы могли бы сегодня встретиться?
– Да, я совершенно свободна.
Увидев Нину Филипповну за столиком в кафе, я размякла и превратилась в белоснежное ватное облако, плывущее навстречу солнцу. Тетя светилась счастьем, и этот свет имел удивительное свойство – он буквально согревал все вокруг, укутывал и убаюкивал. Такой особенной Нину Филипповну сделала любовь ко Льву Александровичу Брилю и…
– Я жду ребенка, – донесся до моего размякшего сознания тихий голос тети. – Я жду ребенка. Господи… У меня будет ребенок…
– Что? – выдохнула я, опускаясь на стул.
– Я жду ребенка… – повторила Нина Филипповна, и в ее глазах заблестели слезы. – Мне сорок лет, то есть… Почти сорок… Будет через три года… Я не надеялась… Не с моим здоровьем… Но у меня будет ребенок… – Она замолчала и посмотрела на меня так выразительно и многострадально, что и мои глаза наполнились слезами, а душа сжалась до боли.
– Это… Это очень хорошо, – прошептала я, охрипнув от волнения. Слова в долю секунды рассыпались, потерялись, исчезли, стали совершенно не нужны. Робко протянув руку, я коснулась пальцев Нины Филипповны и осторожно сжала их, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. – Это очень хорошо, – уже громко и твердо произнесла я, улыбнулась и схватила из подставки две бумажные салфетки: одну дала Нине Филипповне, а другую оставила себе.
– Я бесконечно благодарна тебе за то, что ты рядом… Я не выдержала и позвонила Льву. Он в Питере… Бросил все дела и летит в Москву… Ты знаешь, – тетя вытерла вновь набежавшие слезы, – он так обрадовался… У него дрожал голос! Я никогда не думала, что у него может дрожать голос… Он же обрадовался, правда?
– Конечно! – Я чуть не затрясла Нину Филипповну от восторга, представляя огромного Бриля, преодолевающего расстояние от Питера до Москвы, шагающего через реки и озера. – Вы не волнуйтесь.
– Да, я не буду… Мне же теперь нельзя. – Нина Филипповна растерянно улыбнулась, сложила салфетку пополам и убрала за ухо прямую каштановую прядь. – Настя, я… Я как-то раньше не верила в чудеса, а теперь каждый день… – тетя покачала головой. – Все в жизни возможно, и очень часто случается то, чего уже и не ждешь, на что не надеешься. Ты обязательно, обязательно верь в чудеса.
– Я верю, – кивнула я и подперла щеку кулаком. Наверное, на моем лице отражалась наивысшая степень блаженства, потому что Нина Филипповна опять улыбнулась и погладила меня по руке.
– У меня будет ребенок… – в который раз повторила она и вдруг погрустнела. – Как мама? Как ее здоровье?
– Эдита Павловна чувствует себя хорошо. У нас все как всегда, – коротко ответила я, злясь на бабушку.
– Ты ей не говори…
– Я вообще никому не скажу.